Зуб Владимира

       Аннигиляция зуба в пространстве, как частный случай выполнения закона сохранения и превращения энергии.

Версия 2.01.

       Шел как-то Владимир по незнакомому ему району и размышлял вслух о смысле жизни и превратностях судьбы, привлекая тем самым внимание местных неудовлетворенных и ободранных собак.

       Неожиданно из-за кустов с видом стремления изменить этот мир к лучшему и сделать что-то хорошее в жизни, вышли двое солдат в зеленых офицерских фуражках.

       – Извините, молодой человек, не поддержите ли материально двух бедных военнослужащих срочного призыва, находящихся на обеспечении государства? – робко и как-то неуверенно произнесли солдаты, видимо стесняясь своего худощавого вида.

       – Пацаны, денег нет, в натуре. Зуб даю, – ответил Владимир и с хрустом вырвал у себя передний зуб, забрызгав кровью лицо одного из солдат.

       – Ну, хоть что-то, – ответили солдаты, принимая в ладошки зуб Владимира, – Огромное спасибо, многоуважаемый. Всегда приятно иметь дело с интеллигентом.

       Рассматривая в лунном свете свое новое приобретение, солдаты побрели дальше по дороге, периодически опасливо оглядываясь по сторонам на жалобный вой собак.

       Осознав, что зря отдал свой зуб, и что кроме пятисот рублей в кармане, которых не хватит даже на один парашютный прыжок, больше в жизни ничего не осталось, Владимир встал возле фонарного столба и горько заплакал. Не в силах сдержать свои эмоции и инстинктивного желания восстановления справедливости, Владимир в истерике начал долбиться головой о фонарный столб.

       Подошли трое неизвестных, по виду сильно напоминающие студентов Радиотехнического Факультета Университета имени Б. Н. Ельцина.

       – Пацан, я смотрю у тебя проблемы с неевклидовой геометрией и 12-ым измерением в пространстве. Давай, мы тебе поможем, – услужливо предложили они.

       Херакс!... Херакс!...

       Владимир так и не понял, как это можно измерять пространство 12-тью разными плоскостями, но догадался, что публичное проявление эмоций на этом районе местными не приветствуется.

       Вернувшись домой к своей девушке, в сильно приподнятом настроении от того, что запомнил две новые формулы из дискретной математики, но при этом без родного зуба и немного окровавленный с синяками и ссадинами на уставшем лице, Владимир расплылся в улыбке при виде родного женского тела, обнажив и продемонстрировав свою новую играющуюся в свете потолочной лампы, зияющую дырку в передних зубах.

       – Где зуб посеял, скотина? – грозно спросила девушка, не разделяя эйфорического состояния Владимира, – Без зуба замуж не выйду, – заявила она и ударила Владимира жирной сковородкой по голове.

       Так Владимир получил освобождение на три дня от учебы в Университете.

       Радуясь этому приятному факту в своей жизни, следующим утром Владимир долго стоял перед зеркалом, красуясь в нем своей беззубой улыбкой и осознавая, что такая она кажется ему невероятно привлекательной и все больше начинает нравиться.

       Как говорится, праведным в этом мире все содействует ко благу.

       Вот так вот на самом деле все и произошло. А вы говорите: солдаты, солдаты, гопники! Какие там гопники? У нас на районе всегда все бывает только по взаимному согласию. И гопники, и жиганы конкретные и солдаты залетные живут в гармонии с ботанами и фанатами поттериады, осуществляя природный симбиоз и взаимовыручку.

Догма.

       Где-то в глубинах Космоса в плотности межзвездной пыли, находясь посередине между двумя Солнцами, уравновешивающими власть друг друга, медленно крутилась небольшая планета, населяемая разумными живыми существами. Планета под названием Дилема –  равномерно нагреваясь с обеих сторон, представляла собой два теплых полюса, разделяемых широкой полосой вечной мерзлоты, покрывающей огромную территорию экватора. Эта корка льда и снега как бы окольцовывала планету и делила ее на разные миры, отличающиеся между собой и географическим положением и условием жизни, и мировоззрением живущих на Дилеме существ, и идеологией развития прогресса этих существ.

       Один из полюсов вследствие природных катаклизмов и многочисленных атак метеоритов был больше не пригоден к жизни. На другом полюсе жизнь кипела в прямом смысле этого слова. В этой части планеты всегда было жарко и светло. Не было ни времен года, ни дня и ночи. Жители научились строить дома под землей, а позже при возведении высотных зданий – проектировать систему окон и жалюзи с полной изоляцией солнечных лучей. Так, здесь каждый сам решал, когда ему отходить ко сну.

       На огромной же территории экватора была вечная мерзлота и снег никогда не сходил с гор. Но и здесь научились жить. Тела существ покрывались густой шерстью, защищающей от холода. Зрачки глаз были узкими, и хорошо натренированными, избирательно пропуская яркий, отраженный от кристально чистого снега свет. И никто никогда не страдал от недостатка тепла. Здесь давным-давно организм приспособился к суровым условиям, и эти суровые условия стали уже неотъемлемой частью комфортного существования.

       Но между этими двумя мирами была война.

       Две культуры, две великих цивилизации, две расы, живущих каждая по своим законам, не понимающие друг друга и видящие друг в друге только лишь угрозу своей собственной жизни. Одни любили тепло и называли себя Жарос. Другие научились жить в холоде и видели в нем свое спасение – Колдохоняне. Ни те, ни другие ничего не хотели слышать о мире и желали лишь одного – захвата чужой территории и изменения условий обитания на ней. Война шла уже много веков, унося тысячи жизней, и постепенно уничтожая обе великие расы. И  все более становилось очевидным, что необходимо кардинальное и окончательное решение проблемы.

       – …На протяжении многих сотен песочных лет мы терпим на нашей планете присутствие этих существ. Мы не можем жить с ними в мире. Это абсолютно исключено, и каждый из вас знает это. Мы ведем войну, терпим поражения, тратим свои ресурсы, и, что самое ужасное, наши жизни. За последние пятьдесят песочных лет в результате различных столкновений и боевых действий, и, я подчеркиваю – нападений на наши территории – погибли тысячи наших солдат. Нас истребляют, нас изживают с Дилемы… – разносился по всему Капитолию твердый уверенный голос, отражаясь от стен, и возвращаясь эхом, придавая своему оратору еще больше твердости и делая его еще более грозным и уверенным в своих словах. Военный председатель в парадном белом мундире стоял на трибуне, словно возвышаясь своим мощным мраморным телом над кафедрой, и произносил речь, все больше убеждая всех присутствующих в правильности своих слов. Он практически не шевелился, лишь изредка поворачивал голову, чтобы окинуть взором собравшуюся аудиторию, оказывая психологическое давление на членов Сената только лишь своим грозным голосом. Это придавало оратору еще больше важности и величия. Казалось, что он способен сворачивать горы, корежить листы метала и повелевать целой армией одним только взглядом. Его волевое, но холодное, словно камень, лицо покрывалось потом, и, не выражая практически никаких эмоций, кроме уверенности в своей власти, внушало страх и заставляло трепетать.

       – …Сейчас настал тот самый момент, когда мы можем раз и навсегда покончить с этой страшной угрозой – угрозой под названием раса Колдохонян. Если мы не сделаем этого сейчас с ними, они сделают это с нами – они уничтожат нашу цивилизацию и навсегда изгладят наше имя из летописи времен. Мы просто обязаны защитить себя. Мы имеем полное право на существование и должны сделать все возможное, чтобы это право отстоять. Сейчас у нас еще есть шанс.

       Военный председатель немного опустил свою гордую голову и бросил взгляд на кафедру, на которой лежали его записи. После небольшой паузы он поднял глаза на аудиторию и произнес:

       – Мы разработали проект, который положит конец этой ужасной и многовековой войне. Его суть заключается в следующем: мы проведем под землей до экватора несколько туннелей, по которым будет производиться управляемая ядерная реакция. Огромное количество тепла от этой реакции согреет землю в районе экватора и растопит многовековые льды. Одновременно с этим мы начнем массовое наступление на территорию врага. Демобилизованная и изжаренная армия, не привыкшая к теплу, будет в миг сокрушена одним мощным ударом. Мы навсегда сотрем следы расы Колдохонян с этой планеты и получим их территории. Мы сможем заселиться на новой местности – на той части Дилемы, которая сейчас непригодна для жизни, но потом станет нашим домом.

       Ужасаясь услышанному, восседая среди членов Сената на последних рядах, молодой цивилизационный служащий резко вскочил на ноги. Это был Герос – юрист, потомственный сенатор. Его отец, дед и прадеды служили своей цивилизации. И главное, чему они всегда учили его – цивилизация сильна только тогда, когда сохраняет в себе мир, только тогда, когда сохраняет мир вокруг себя. Жестокость – это путь к разрушению. Разрушение, вырвавшись на свободу, уничтожит все вокруг себя, а потом, насытившись, поглотит и свою родину. Разрушение уничтожит все, и даже ту цивилизацию, из которой выйдет. В соответствии с этими принципами, Герос просто не мог мириться с тем бредом, который он сейчас слышал.

       Дрожащим голосом, он произнес:

       – Уважаемый военный председатель,.. я… поражаюсь тому… ужасу, который сейчас прозвучал в этом собрании… – Герос запнулся. Он тут же почувствовал на себе тяжелый взгляд своего оппонента. Не легко было противостоять могуществу военного генерала – он был страшен и силен и не любил, когда с ним спорили. Молодой сенатор почувствовал, как по его телу пробежала дрожь и выступил пот, и в прохладной аудитории, как будто стало жарко. Робея, но, преодолевая свою робость, Герос продолжил:

       – Нельзя так просто взять и уничтожить целую расу. Они тоже имеют право на жизнь. Кроме того, неизвестно, к чему приведет этот страшный технический эксперимент.

       – Я согласен. – поддержал его один из зрелых сенаторов, тоже поднявшись со своего места. – Это варварство. И, кроме того, слишком большой риск.

       Герос повернул голову, на мгновение встретившись взглядом со своим, как ему тогда показалось спасителем, и, слегка улыбнувшись и почувствовав в себе бóльшую уверенность, возвысил голос:

       – Именно! Мы не имеем право уничтожать целую цивилизацию! Это аморально! Не мы давали жизнь расе Колдохонян и не нам так просто ее отнимать. Мы должны искать компромисс. Я уверен, если мы постараемся, то сможем сосуществовать вместе. Никто не хочет этой войны. Нужно найти другой способ, чтобы прекратить ее. А то, что предлагаете вы – путь к разрушению. Ваш проект, военный председатель, утопия. История знала не мало случаев, когда природа одерживала верх над техническим прогрессом. Если что-то пойдет не так в вашем проекте – вы уничтожите целую планету. Ядерная реакция может выйти из под контроля и тогда не только раса Колдохонян, но и раса Жаросов будет истреблена.

       Молодой служащий остановился и выдохнул, и тут же почувствовал, как его сердце заколотилось еще сильнее. Кровь прилила к голове. Он продолжал смотреть на военного председателя. Тот безо всяких эмоций на лице начал медленно говорить.

       – Прежде чем критиковать технический аспект дела, следовало бы ознакомиться с ним поподробнее, юноша. Здесь, – председатель поднял в руке папку с бумагами, – Расчеты специалистов. Все ситуации просчитаны не на один раз. Риски сведены к минимуму. Даже если что-то пойдет не так – ядерная реакция, проходящая под землей и удаленная от нашего расселения, не приведет ни к каким серьезным последствиям. Что же касается моральной стороны этого дела…

       Генерал оглядел всю собравшуюся аудиторию и возвысил голос.

       – Посудите сами: проблема нашего сосуществования заключается в том, что оно невозможно. Нам необходимо то, что является смертью для цивилизации Колдохонян, подобно, как и им для нормального существования необходимо то, что нас уничтожит. Мы живем в совершенно разных мирах. То, что для одних среда обитания – для других смерть. Мы настолько разные, что не сможем жить вместе. Вы прекрасно знаете: нам необходимо тепло, а в нем они жить не могут, в то время, как холод, который для них привычен – смертельно губителен для нас. Рано или поздно кто-то из нас начнет расселяться. У нас уже начинаются проблемы с нехваткой территории. Столкновения не избежать. Либо мы уничтожим их, либо они нас – другого выхода нет! Наше сосуществование невозможно! И мы тоже имеем право на жизнь! – громко произнес генерал.

       В этот момент произошло то, чего больше всего боялся Герос. Волна аплодисментов и ликований начала прокатываться по залу. Сначала один, потом двое, трое, несколько, и вот уже половина Сената встало на ноги и яростными криками начало поддерживать военного председателя.

       “Да!”, “Да, он прав!”, “Это действительно так!” – послышалось со всех сторон.

       Молодой сенатор не мог поверить своим глазам. Как будто все разом сошли с ума. В аудитории стало душно. Закружилась голова. Цивилизационный служащий скривился и в ужасе выбежал из зала на улицу.

       В огромном изысканном кабинете, заставленном обшитой кожей и шерстью деревянной мебелью, и увешенном дорогими коврами, собрались министры во главе с председателем правительства. Расположившись полукругом на больших удобных стульях возле камина, они слушали своего правителя, чей спокойный размеренный приятной говор под треск горящего дерева, казалось, усыплял лучше любой колыбельной.

       – …Мы не можем жить в мире с расой Жарос. Вы все это прекрасно знаете. Мы слишком разные. Мы настолько разные, что условия нашего обитания взаимоопасны друг для друга. Принципы нашей жизни противоречат друг другу. То, что хорошо для нас – для них смерть, и наоборот – то, что им необходимо для нормального существования, уничтожит нас. Как это не печально признавать, но проблема нашего сосуществования заключается в том, что оно невозможно. Рано или поздно кто-то из нас начнет расселяться. У нас уже начинаются проблемы с нехваткой территории. Столкновения не избежать. Либо мы уничтожим их, либо они нас – другого выхода нет.

       Правитель оглядел всех собравшихся. Его спокойное, покрытое небольшой шерстью, лицо не выразило никаких эмоций. Но, чувствуя, что его министры уже начинают ожесточенно бороться со сном, он решил перейти к самой сути дела. Хотя его и забавляло то, что его служащие уже готовы были на любые способы стимулирования организма, лишь бы только не заснуть у него на приеме и не показать этим самым свое неуважение к верховной власти.

       – Мы разработали проект, – начал он, – Который позволит нам… – правитель на мгновение остановился, – …Уничтожить расу Жаросов и сделать их территорию более пригодной для нашего обитания. Мощная метеорологическая установка создаст сильнейший циклон на полюсе, где проживают Жарос. Она закроет небо над их территорией густыми облаками. Солнечный свет будет доходить до земли в очень небольших количествах. В результате температура понизится и на полюсе сформируются приблизительно такие же условия как на экваторе. Раса Жаросов замерзнет, мы добьем их мощным ударом и захватим их территории. – с какой-то печалью и болью заключил правитель и сам ужаснулся от собственных слов.

       – Прошу прощения, но мне кажется – это безумие. – негромко, но очень четко проговорил один из министров. – Мы не можем в раз уничтожить целую расу… так нельзя.

       Правитель медленно повернул голову в сторону того, кто осмелился критиковать его замысел и посмотрел на него так, как будто бы искал спасения в его словах.

       – К сожалению другого выхода у нас нет. – произнес правитель.

       – Нет. – ответил министр. – Выход всегда есть. Всегда можно найти компромисс. Я уверен, мы сможем существовать вместе и положить конец этой бессмысленной войне. Мы приспособимся. Нужно постараться.

       – Господин министр, вы знаете, что наши расы слишком разные и по своим потребностям не совместимые для существования друг с другом. Даже во время военных действий, Жаросам приходится надевать специальные тепловые скафандры, а нам идти в атаку, пробивая дорогу холодовыми пушками.

       – Господин правитель, я уверен, мы сможем найти другой, более цивилизованный путь. Среди солдат отмечались случаи приспосабливаемости организма к экстремальным условиям. При расселении новые жители смогут постепенно акклиматизироваться на чужой территории…

       – Это невозможно! – тут же возразил один из военных министров, сидящий недалеко от камина.

       Правитель резко обернулся в его сторону и быстро вернулся взглядом к тому, кто предлагал сейчас альтернативный путь – альтернативный насилию.

       – Нет. Возможно. – произнес тот. – Я уверен, мы сможем приспособиться друг другу, мы сможем сосуществовать вместе. Уничтожать целую цивилизацию – это безумие, господин правитель. Не делайте этого.

       Правитель посмотрел в глаза своему министру, а затем опустил голову. Он колебался. Он не хотел насилия. Он искал хотя бы какую-нибудь тонкую нить, чтобы зацепиться за нее и чтобы эта нить привела его к другому пути. И он нашел эту нить.

       – Хорошо. – произнес он, выпрямившись. – Если появятся доказательства того, что Жарос может приспособиться к холоду, а Колдохонянин к теплу – мы будем искать другой путь разрешения этой ситуации. Если кто-то перейдет территорию врага и при этом останется жив и сможет существовать в новых условиях – это будет доказательством правильности ваших слов… и началом новой эры.

       …Молодой сенатор Герос стоял на улице возле здания Капитолия под палящими лучами Солнца. Обдуваемый прохладным ветерком, он все еще находился под ужасом впечатлений от осознания надвигающейся и неизбежной катастрофы.

       И вдруг что-то как будто ударило его. Что-то ворвалось в его разум с такой силой, будто летело тысячи километров и, разогнавшись, не смогло затормозить по инерции. Осознание чего-то пришло… Вызов…  Ему брошен вызов… Правитель расы Колдохонян… Конец войны… Начало новой эры… Это пари. И ставка – сотни тысяч жизней… Это был вызов… И он принимал его.

       Герос по ступенькам вбежал в Капитолий и ворвался в аудиторию, в которой еще шли оживленные обсуждения операции военного министра.

       – Послушайте меня! – прокричал он. Десятки сенаторов на своих местах замолкли и повернулись в его сторону. – Я докажу, что мы можем существовать вместе. Я докажу, что мы сможем приспособиться друг к другу. Я докажу, что организм может перестраиваться к новым условиям. Я перейду экватор.

       Наступила пауза.

       – Это безумие. – наконец произнес военный председатель, слегка ухмыльнувшись. – Нашим солдатам приходится надевать специальные тепловые скафандры, когда мы подходим к территории Колдохонян. И они очень неудобны, и непригодны для жизни, а только – для кратковременного ведения боя.

       – Нет. – возразил молодой горячий сенатор. – Безумие – ваш проект. Вы собираетесь уничтожить целую цивилизацию и ставите под угрозу свою собственную. Не думайте, что все пройдет так гладко. Колдохоняне будут сопротивляться. Начнется только новый виток войны… которая закончится взаимным истреблением друг друга. Погибнут обе цивилизации. – Герос гордо выпрямился и произнес. – Я перейду экватор без всякого скафандра.

       – Ты погибнешь. – возразил генерал.

       – Нет. – ответил молодой сенатор. – Я докажу всем, что вы ошибаетесь. Это только лишь ваше убеждение, которое вы пытаетесь навязать остальным. Ваша догма. И я разрушу ее.– и, обратившись в зал, он возвысил голос: – Если кто-то хочет послужить своей цивилизации. Если кто-то хочет остановить эту страшную войну и предотвратить гибель двух великих культур. Если кто-то так же сильно любит свое отечество – я почту за честь разделить с ним тягости этой экспедиции. И наш совместный поход войдет в историю и изменит ее раз и навсегда.

       В зале наступила долгая тишина.

       Герос, одетый в несколько видов нательного белья, различных рубашек, штанов, шерстяных кофт, укутанный в теплый шарф и в толстом непродуваемом тулупе с капюшоном, тяжело и медленно, но уверенно шел по слегка заснеженной равнине, волоча за собой сани с провиантом и различными приспособлениями для походной жизни, предназначения которых он с трудом мог сейчас понять.

       – Ничтожества. Гнусные ничтожества. Все гнусные ничтожества. Разожравшиеся, разжиревшие, обленившиеся и отупевшие сенаторы. – ворчал он все сильнее с каждым новым шагом. – Думают, что могут так легко повелевать сотнями жизней. А сами не могут даже пальцем пошевелить. Сидят там в своих дворцах и ни о чем не думают. Хоть бы раз что-нибудь значимое сделали бы в своей жизни.

       Он еще не дошел даже и до границы с вражеской цивилизацией. Он еще только подходил к ней. Светило Солнце, дул легкий ветерок, разнося небольшие редкие снежинки. Герос знал, что по меркам экватора, это еще очень тепло, но ему уже сейчас становилось холодно и то и дело бросало в дрожь. Он еще и не представлял, что его ждет впереди. И каждый шаг, который он совершал, поднимал в душе новую волну сомнений. Каждое движение он делал так, как будто, разрывая оковы собственного страха и желания вернуться назад. “Здравый смысл” как будто склеивал все тело, не давая идти дальше и заставляя невольно задумываться над целесообразностью и успешностью этого похода.

       Наконец он подошел к границе. Множество высоких столбов по правую и по левую руку от него удалялись своими рядами в противоположные стороны. Молодой, и теперь уже, судя по всему, бывший сенатор посмотрел на камеру, находящуюся на верху одного из этих сканеров. Он знал – его видят. О нем предупредили, и сигнализация должна быть отключена.

       Герос сделал несколько шагов, пройдя между столбами, и остановился. Он посмотрел вперед. Безжизненная холодная абсолютно белая заснеженная пустыня уходила глубоко в даль, и словно неприступная стена, ставила собой величественное непостижимое препятствие, говоря: “Ты не пройдешь здесь”.

       И только сейчас сенатор осознал ужасную мысль – он может не дойти до цивилизации Колдохонян, а навсегда остаться в той бескрайней пустыне.

       Он захотел обернуться назад, но понял, что это заставит его вернуться домой. И, тем не менее, ему нужно было запечатлеть в памяти этот момент. Возможно это последнее, что он видел в своей жизни. Он развернулся и с ужасом посмотрел на то, что оставил позади себя. Размытая, еле различимая граница между землей и тонким налетом снега уходила в даль. Множество городов, близко расположенных друг к другу, сливались в один большой горизонт жизни и биологического и технического движения… ЦИВИЛИЗАЦИЯ.

       Герос закрыл глаза и повернулся обратно к своей снежной пустыне, перед которой стоял и частью которой уже ощущал себя. Безжизненная, абсолютно монотонная, но все-таки, на удивление, такая красивая.

       Он пошел вперед, волоча за собой сани, и чувствуя, как этот бесконечный великолепно-белый горизонт уже начинает засасывать его в свои бескрайние просторы.

       Он пробирался сквозь снежную метель, разрывая своим телом плотную стену агрессивного ветра. Множество огромных хлопьев снега ударялись ему в лицо, и, казалось, рассекали нежную кожу своими острыми мельчайшими иголками. Холод. Невероятный холод. Никогда в жизни он еще не ощущал такой сильный холод. Он сковывал все тело. Невозможно было идти. Невозможно было двигаться. Хотелось упасть, закопаться в снег, и остаться в нем навсегда. Каждый новый шаг давался с огромным трудом. Тело трясло. Тряслись губы. Дрожала челюсть. Казалось еще чуть-чуть и зубы начнут стучать друг о друга и это невозможно будет остановить. Лицо болело. Такая необычная неизведанная до селе боль.

       Герос сделал еще несколько шагов и повалился на снег. Он устал. Он больше не мог идти дальше. Он просто сидел в снегу, заносимый метелью и думал, что ему делать дальше. Он понял, что если просидит так еще немного, то его покроет толстый слой этих белых хрупких  холодных хлопьев, и он навсегда останется в их объятьях.

       Молодой сенатор сжал немного снега в перчатке, и тут у него промелькнула мысль.

       – Снег. – тихо произнес он. – Этот снег…

       Он сгреб некоторое количество этого снега в одну кучу, и начал делать небольшую насыпь. Потом он уплотнил эту насыпь, и начал делать ее больше. Вырывая под собой яму, он использовал снег, чтобы сделать из него высокую толстую стену. Закончив, он зарылся в яму и тут же почувствовал, насколько ему стало легче. Ветер больше не дул в лицо. Он мог без боязни открыть глаза. Все стало так спокойно. Как будто какая-то война закончилась. Он выглядывал из своей ямы, словно из норы, наблюдая за тем, как вдаль уносились снежные хлопья, огибая его толстую высокую насыпь. Там – за пределами этой норы ветер сносил все на своем пути, а здесь было так тихо, тепло и уютно. Кровь прилила к лицу. Герос начинал немного согреваться. Первое, чему он уже научился – защита от снежной метели. Теперь он понимал – с этой стихией можно бороться.

       И вдруг он почувствовал, как его пальцы на руках начали болеть. Сначала на руках, потом на ногах. Боль становилась все сильнее и сильнее. Она нарастала. Она становилась невыносимой. Отогреваясь, после холода, конечности начинали невероятно сильно ныть.

       И тогда он понял, что эта борьба со стихией еще не закончилась. Ему еще очень многое предстоит узнать о ней.

       Отсидевшись в снежной норе, согревшись, перекусив, и в какой-то момент времени, почувствовав, что от холода начинает невыносимо сильно тянуть в смертельно-забвенный сон, Герос вылез на поверхность и побрел дальше по бескрайней белой пустыне, каждым своим новым шагом делая вызов бездушной, но могущественной, стихии. Вскоре он почувствовал, что кожа на его обветренном лице стала жесткой и начала шелушиться. Обмороженные пальцы конечностей постоянно ныли, хотя уже и не так сильно.

       Пройдя некоторое расстояние, он вдруг вспомнил, что среди различных непонятных пока для него вещей, которые он тащит за собой на санях, есть какие-то плоские палки. Он не помнил, как они назывались, но помнил, что были предназначены для облегчения ходьбы по снегу. Утопая в сугробах, наметаемых пургой, он решил попробовать использовать это средство передвижения и был невероятно счастлив от удивления, насколько же удобнее оказалось пересекать снежные барханы с помощью этих странных приспособлений. Он постепенно учился выживать в непривычных и экстремальных для него условиях и начинал понимать многие вещи. Так, например, он обнаружил, что снег, как материал, является неплохим теплоизолятором и из него вполне можно строить временное жилище для отдыха.

       Герос шел еще очень долго, и уже не помнил, сколько таких жилищ он оставил позади себя. Ему казалось, что эта враждебная ледяная пустыня не имеет конца, и он удивлялся, куда же подевались все многочисленные вражеские полки – неужели на таком огромном расстоянии нет ни одного города, ни одной деревни, ни одного боевого лагеря. Раса Колдохонян – такое чувство, что ее даже и не существовало вовсе. О ней все так много говорили, но на своем пути молодой сенатор не встретил еще ни одного живого существа. Как будто на экваторе вообще не существовало никакой жизни, а враг – был всего лишь вымышленной угрозой – выдумкой верховенства расы Жарос. Он уже было подумал, что нет на самом деле никакой войны, и никакого противостояния – просто кому-то нужна была эта политическая игра. Как печально, что он узнал об этом только сейчас и не сможет уже никому об этом рассказать. А может цивилизация Колдохонян и существует – просто она находится под землей? Это тоже очень интересный момент. Геросу казалось, что он просто потерялся в холодных бескрайних просторах этой снежной пустыни. Он сверял свое местоположение с навигационными приборами, и убеждался, что идет в правильном направлении. Вот только не знал, куда ведет это направление – в бездну бесконечности забвения или к новым открытиям.

       Через некоторое время закончились съестные припасы. Молодой сенатор оставил позади все не нужные, как ему показалось, вещи, чтобы облегчить груз саней, взяв с собой только маленький портативный обогреватель. Его кожа на руках и лице уже начала трескаться, и маленькие ранки кровоточили. Ресницы слипались, и такое чувство, будто замерзали, при каждом моргании, склеиваясь между собой. Герос не помнил, когда последний раз он останавливался, сооружая небольшое жилище из снега, чтобы передохнуть, но знал, что следующая его остановка станет для него последней. Его силы были на исходе. И если он зароется сейчас в уютную снежную нору, чтобы отогреться и набраться сил, то уснет там, и больше никогда не проснется. Теперь он мог только идти вперед. И либо он дойдет уже, наконец, хоть до чего-нибудь, либо – рано или поздно упадет в бессилии и замерзнет посреди холодного экватора. Сенатор шаг за шагом на лыжах, с трудом передвигая ноги, тяжело опираясь на тонкие палки, качаясь из стороны в сторону, медленно плыл по заснеженной равнине. Он уже всерьез пожалел о своей затее, и осознание невероятной бессмысленности такой его смерти, приводило его в ужас. Он старался об этом не думать, но  постоянная боль то в мышцах, то в пальцах, то потрескавшейся кожи лица, то во всех местах на теле одновременно заставляла его все сильнее проклинать свое последнее выступление в Сенате и поспешное принятие глупого необдуманного решения.

       Но с каждым шагом пытаясь догнать, приблизиться, дойти до края бесконечности горизонта, Герос стал наблюдать размытые, слегка различимые, очертания чего-то неопределенно, неуловимого, неохотно выглядывающего из под очередного далекого заснеженного холма. Смахнув с ресниц иней и лед, сенатор ускорил шаг, насколько только это было возможно, и, тупо смотря вперед, не отрываясь, часто моргая, с надеждой полетел к своей единственной возможности обнаружить хотя бы признаки присутствия разумной жизни. Он забрался на небольшой холм и остановился. Его сердце заколотилось сильнее, разгоняя кровь и согревая организм.

       – Ци-ви-лиза-а-ация. – тихо проговорил он, шевеля потрескавшимися губами.

       Правитель расы Колдохонян сидел в своем теплом уютном кабинете возле камина, в котором тихо размеренно потрескивал горящий хворост. К нему зашел слуга и объявил о срочном визите главного министра.

       – Что ему нужно? Впрочем, впусти его. – спокойно произнес правитель.

       Главный министр вошел в кабинет.

       – Мы нашли одного Жароса… – сказал он и задумался, не зная как докончить предложение.

       Вскоре в дверях появился уставший, измотанный, кое-как стоящий на ногах, с обмороженным, с потрескавшейся кожей, кровоточащим лицом, трясущийся, совершенно ужасно выглядевший молодой сенатор Герос. Он сразу же тяжело повалился на одно колено, не в силах больше удержаться на ногах.

       – Что с вами? Окажите ему помощь. – возмущенно приказал слугам правитель.

       – У меня дело к тебе. – хрипло произнес Герос, предупредив любые действия слуг.

       – Зачем ты пришел?

       – Ты знаешь, зачем. – ответил сенатор, криво ухмыльнувшись. Он хотел продолжить фразой: “Ты бросил мне вызов”, но правитель итак уже прочитал это в его глазах. Он прочитал все: и выступление в Сенате, и спор с военным председателем, и переход по экватору, и страх, и боль, и чувство холода, и слезы, и отчаяние, и чувство победы, и волнение от результата встречи с ним – с правителем расы Колдохонян. Он прочитал это все в уставших, но сверкающих гордых глазах молодого сенатора Героса. И слышал главную его мысль “Ты бросил мне вызов. Я принял вызов”. Правитель отчетливо читал в разуме представителя враждебной ему расы: “Смотри! Мы можем жить в мире. Мы можем найти компромисс совместного существования в разных условиях. Мы можем акклиматизироваться. На моем теле даже начали расти волосы. Мой организм ПРИСПОСАБЛИВАЕТСЯ”.

       Правитель с недоумением, но чувством неподдельной радости и облегчения, сверху вниз взирал на того, кто как никто другой сейчас являлся его союзником.

       – Отправьте расе Жарос предложение о перемирии. – произнес он.

       …Недалеко от границы двух цивилизаций – на той ее стороне, где еще местами лежал снег, покрывая собой желтую траву, сидя на возвышенности, сверкающими глазами смотря в долину, где раса Жарос построила свои города, молодой Колдохонянин, используя специальную пену и нож, соскребал со своего тела шерсть, начисто выбривая белую гладкую кожу. Когда он закончил, то поднялся на ноги, и накинул на себя просторный светлый балахон. В сырую слегка подмерзшую землю, пролетев вдоль ноги и блеснув искривленным металлическим лезвием, с четким звуком воткнулся нож. Колдохонянин взвалил на плечи тяжелый рюкзак, до краев наполненный бутылками с водой, и одну бутылку взял в правую руку.

       Много воды. Ему потребуется очень много воды. Как можно больше. Чтобы обливаться ей под палящими лучами Солнца.

       Колдохонянин улыбнулся и медленно стал спускаться в долину расы Жарос.

Бриллианты любви

Он лежал на холодной сырой земле, и снова чувствовал забытый некогда запах травы и почвы. Была ночь. Его окружал темный бездушный лес. Он слышал, как что-то шевелится в кустах, а ветер играет верхушками деревьев. Где-то стремительно пролетела птица, разрывая своим хрупким телом плотную материю густой листвы. Он медленно приподнял голову и попытался сесть. Болел правый бок и рука – как странно и неприятно: он давно уже не ощущал боли. Лицо и кисти горели, их жгло каким-то непонятным огнем – но это тоже было что-то знакомое. Он посмотрел на свои ладони – они были в каких-то кровоточащих царапинах. Он не понимал, что происходит, он не понимал, где он находится, и не понимал, почему он здесь. Все казалось каким-то чужим и неестественным. Это был какой-то не его мир. Его как будто выбросили куда-то и не сказали, куда. Впервые за долгое время он попытался напрячь свой разум и восстановить обрывки воспоминаний. Последнее, что отображалось в его памяти: стремительное падение вниз, беспомощность, шок, удаляющаяся луна, потом какие-то ветки, деревья, листва бьет по глазам, и – сильный глухой удар. Теперь он все понял – он снова был на земле. На этой грязной, вонючей, жестокой и несправедливой земле. По спине пробежал холод. Это невозможно. Почему это случилось? Как это случилось? В чем причина? Он медленно и с определенным трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. Как странно было снова ощущать подошвы своих ног. Как странно было снова ощущать боль. Какая-то невероятная сила тянула его вниз. Какая-то странная тяга давила на позвоночник и мешала поднять руку. Голова постоянно клонилась в сторону, и, казалось, шея была не в состоянии ее удержать. Как все это было необычно, но в то же время, очень знакомо. Он посмотрел вверх. Где-то там, далеко, на небе летали такие же, как и он, люди, подобные ему, похожие на него. У них были крылья, и эти крылья носили их между облаками, но это были не их крылья. Эти люди не были подобны птицам. Они были лучше птиц. Они парили. Они не напрягали своих мышц. Их поднимала ввысь какая-то неведомая сила – та, которая сильнее той, что тянет вниз. Она просто брала их и несла куда-то вверх, туда – куда хотела сама. И было так глупо ей сопротивляться.

Он опустил голову. Ему нужно было идти. Но куда – он не знал. Да и зачем? Как он теперь сможет жить здесь, на земле, когда он побывал там, на небе? Что он будет делать? Чем он займется? Ему стало грустно и невероятно больно от того, что все так быстро закончилось. Нет, он не сможет больше жить так, как он жил раньше – не познав любви.

Но все же нужно было куда-то идти. Он начал медленно передвигаться. Сначала поднять правую ногу, согнув ее в колене, потом опустить ее и поставить прямо, переместив на нее свой вес, затем, все больше опираясь на эту правую ногу, подавшись немного вперед, согнуть в колене левую и, оторвав от земли, переставить впереди себя, сместив свой вес уже на нее – на левую. Колено неожиданно согнулось. Повело в сторону. Он чуть было не упал, в последний момент сумев все-таки удержать равновесие. Как это, оказывается, сложно. В этом алгоритме можно было запутаться. Видимо, придется учиться заново.

– Ну, что ж, попробуем еще, – произнес он, и снова медленно повторил весь цикл, только теперь ему показалось это немного полегче. Затем еще раз, и он уже чувствовал себя более уверенно. Тело постепенно начинало вспоминать навыки движения. Потом еще раз и еще, и еще. Он продолжал сгибать колени и переставлять ступни. Он балансировал руками, выставив их в стороны, и стараясь не упасть. Он снова шел. И с каждым шагом он все больше понимал, что находится на земле. Он чувствовал под ногами почву, и слышал хруст травы – забытое ощущение, которое он когда-то знал, и теперь ему приходилось вспоминать его.

Пройдя еще немного, он остановился и с сожалением посмотрел на небо. Как было красиво там, наверху, и как страшно здесь, внизу, когда над тобой возвышаются эти большие, и скрывающие что-то неизвестное в своей листве, деревья. Теперь должна будет начаться совершенно другая жизнь. И она совсем не радовала. Она будет тяжелой и бессмысленной.

Вдруг недалеко появилось нечто необычное и сверкающее каким-то ярким, но не слепящим светом. Какое-то странное облако, оно как будто было каким-то теплым, согревающим, хотя находилось на определенном расстоянии. Возможно, просто сейчас, когда тело снова ощущало холод, любой свет воспринимался как источник тепла. Облако зависло вверху, почти под макушками деревьев. Оно было мягким и нежным. Оно горело матовым белым огнем. Оно было прекрасно. Оно манило к себе. Оно звало за собой. И он узнал его. Это была та самая сила, которая однажды подняла его в небо и долго носила на своих легких, но могучих крыльях. Это было то, что заставляло его испытывать самые невероятные чувства, которые он когда-либо только знал. Это было то, без чего он больше не представлял свою жизнь. Это была любовь.

Спотыкаясь и падая, он побежал к этому облаку. Оно засверкало еще ярче, и, превратившись в столб, пролилось на землю где-то за холмом. Он должен был идти туда. Он должен был поймать его. Он знал, что оно появилось здесь не случайно. Оно играло с ним. Хотя его ноги еще плохо слушались и болели от непривычной нагрузки, но он готов был преодолеть любые расстояния ради того, чтобы найти это нечто, когда-то сделавшее его счастливым. С трудом, почти на четвереньках, он забрался на небольшой холм, и увидел на траве, заваленной камнями, угасающее светлое пятно. Он добежал до этого места. Пятно исчезло, оно ушло под землю. Он раскидал камни, покрытые сверкающей пыльцой, и принялся рыть почву. Он с корнем выдрал траву, и начал выскребать руками эту неприятную черную рыхлую мокрую массу. Она оказалась с камнями, и была довольно плотной. Нужно было найти какую-нибудь палку, сломанную ветку или еще что-нибудь. Что-нибудь, чем можно будет копать. Он оглянулся. Он сидел на вершине абсолютно голого холма. Поблизости не было ни одного дерева, ни одного куста, и никаких палок – ничего. Придется спускаться вниз. Но он боялся опоздать. Нужно было спешить. Он принялся рыть землю голыми руками. Вырывая своими тонкими пальцами куски сырой почвы, он бросал ее в сторону. Он ломал ногти и сдирал кожу об мелкие острые камни. Иногда он натыкался на большие булыжники. В такой темноте при лунном свете нужно копать осторожнее, иначе можно сильно пораниться. Но на осторожность не было времени. Он должен был добраться до этого света. Он должен был поймать это облако. Он должен был отыскать его. И он готов был рыть всю ночь хоть до центра земли, хоть до самого ада.

Его пальцы начинали болеть. Они немели. Они кровоточили. Они были в мозолях и ранах. Они были порезаны и разбиты. Они постоянно ударялись о большие камни. Они устали. Было очень холодно – они замерзли. Они уже плохо слушались и неправильно сгибались. У суставов не хватало сил, чтобы сохранять гибкость и упругость. Они уже, практически, не двигались. Казалось, сильно натянутые сухожилия вот-вот порвутся. Он уже не мог захватывать горсти земли, он просто выгребал землю своими онемевшими пальцами, как чем-то безжизненным – чем-то, что уже не слушалось приказов его собственного мозга.

Он копал очень долго, но, наконец, он увидел какой-то свет, просачивающийся сквозь почву. Он все же добрался до этого облака. Он осторожно выскреб еще несколько горстей, и обнаружил в земле маленькие сверкающие камешки. Он взял некоторые из них в ладонь и очистил от грязи.

Невероятно. Они были, практически, прозрачными. Они были необычайно искусной огранки. Они настолько сильно блестели, что даже слепили глаза, и это было ночью, при луне. Они были прекрасны.

Он перестал копать. Он просто сидел на коленях и рассматривал эти маленькие камушки. Он знал, что они бесценны. Он знал, что это – его. Он потратил слишком много усилий, чтобы достать их. Но он должен отдать их другому. И он уже знал, кому он их подарит. Он вновь поймал это облако. Он снова нашел его. Ему удалось вернуть его себе, хоть и в другом виде. И, самое главное, сейчас он начинал что-то понимать. Наверное, перед Небом намного ценнее не те высокие чувства, которые тебе даются даром, которые ты не в состоянии контролировать, и которые носят тебя на своих крыльях, а те крохотные сверкающие бриллианты, которые ты часами копаешь из сырой каменистой земли голыми руками, ломая ногти и сдирая кожу с уставших онемевших пальцев, и которые, найдя, готов преподнести на своих потрескавшихся ладонях в жертву той или иной личности – таким образом, пытаясь любить.

Он поднял голову. Там, наверху летал такой же, как и он, человек. Он был беззаботен. Он был беспечен. Он легко парил в воздухе, не напрягая своих мышц и сухожилий. Он был невесом. Его легкие, но могучие крылья носили его под облаками. Но, вдруг, что-то произошло, и крылья потеряли силу. Они ссохлись и стали безжизненными. Они больше не слушались. А нежное светлое облако, окутывающее их все это время, ушло куда-то в сторону. Казалось, оно больше никогда не вернется. Казалось, оно ушло навсегда. Человек стал очень тяжелым, и камнем полетел вниз.

Настало время копать.

Фанатичная идея.

         - Что-то эти люди совсем развратились. Им дарована воля, и каждый из них использует ее, лишь как возможность угождения собственным желаниям. Они не слушают даже себе подобных и не исполняют даже свои собственные законы. Наверное, это была не очень хорошая идея – создавать их. Одних ангелов и так уже хватило.

         - Да, судя по всему, Ты прав. Но ведь есть же среди них еще отдельные представители, которые до сих пор помнят Наше имя и стараются испытывать хоть какое-то благоговение, когда смотрят вверх.

         - Не знаю. Их слишком мало. Да и они не до конца понимают, насколько значимы для Нас. А остальные, вообще, просто плюют в Нашу сторону.

         -  Они не понимают даже силу.

         -  Да они, вообще, мало что понимают.

-  Да они, собственно говоря, и не стремятся что-то понимать.

-  Н-да уж.

         - А знаете, у меня в голове возникла одна идея. Но она слишком радикальная. И, думаю, немного фанатичная. Интересно, стоят эти люди того или нет?..

- Стоят чего?

- Э-э-э… Как бы это сказать-то.

         - Ну, говори, надо же хоть что-то делать.

         - В общем, Кому-то из Нас придется спуститься туда… и… хм… стать одним из них.

         - Что?

         - Чтооо?!

         - Попробовать пожить в их мире. Понять их. Столкнуться с теми же проблемами, с которыми они сталкиваются. Испытать ту же… боль. Почувствовать то,… что чувствуют они. Так Мы лучше узнаем людей.

         - А, чисто практически, как это повлияет на их сознание?

         - Это будет доказательством любви. Ведь, что-то же хорошее в них еще осталось… где-то… глубоко внутри… вроде… вчера было… вон у того, с длинным носом.

         - Думаешь, их это впечатлит?

         - Ну, смотря, насколько сильной и показательной будет Наша боль.

         - Ты хоть представляешь, насколько сильной она должна быть?

         - Ну, Я еще точно не подсчитывал.

         - Интересно, как громко и нечеловечески должен визжать от боли пастух перед своим стадом, чтобы хоть один баран подошел и попытался его утешить или, скажем, наложить повязку на рану, или… хе-хе… отбить его у голодного волка? А?

         - Спуститься в этот гадюшник?

         - Позволить человеку ударить себя или оскорбить?

         - Подчиняться его законам?

         - Убирать за домашними животными?

         - Болеть гриппом?

         - Учиться геометрии?

         - Ходить в туалет?

         - Бороться с Самим Собой?..

         - И все это ради людей?

         - Да, идея действительно достаточно радикальная и немного фанатичная.

         - А если они не поймут?

         - Они и так не поймут.

         - Но ведь кто-то же… все равно… должен. Хотя бы некоторые. Хотя бы один.

         - Ладно, что для Тебя дороже всего?

         - Э-э-э… Вы.

         - Какая для Тебя может быть самая сильная боль?

         - Ммм… Сам подумай.

         - Ну, хорошо. Насколько расстаемся?

          - Гипо! Гипо! Гипо! – раздавались яростные оглушительные крики по всему Колизею, до отказа заполненному блестящими жаждущими крови глазами и кистями рук, размахивающими настолько синхронно, что подобной слаженности могли бы позавидовать даже чемпионы Олимпийских игр. Тысячи голосов неустанно кричали имя гладиатора, находящегося внизу и ожидавшего своей кровавой битвы. Стояла невероятная духота, воняло потом, курильной травой и перегаром. Металлические потолки задерживали спертый воздух, не позволяя ему подняться выше и обрести долгожданную свободу в безграничной атмосфере. Вентиляция, проведенная в стенах, явно не справлялась со своей нагрузкой, равно как и высокие решетчатые ограждения, отделявшие зрителей от выступающих. Света, испускаемого несколькими факелами, вполне бы хватило для того, чтобы различить фигуры дерущихся на арене рабов, а блестящие латы и мечи должны были придавать действиям больше видимости. Тем более не плохо отсвечивал белый холодный мраморный пол, обильно залитый и пропитанный кровью. Нормальному человеку с неизвращенной психикой подобное место казалось немного мрачноватым и шумным. Но такие сюда, в принципе, не ходили, а для маньяков, жаждущих зрелища отрубленных конечностей, выколотых глаз и выпавших наружу внутренних органов, обстановка была вполне удовлетворяющей требованиям.

         - Гипо! Гипо! Гипо! – продолжала скандировать толпа.

         Гипо стоял неподвижно, гордо держа в руках меч, и своим тяжелым испепеляющим взглядом смотрел на жреца, находящегося напротив него на расстоянии пятнадцати шагов.

         - Ну, что ж, раб, ты решил обрести свободу – желание похвальное. – обратился он к сверкающему глазами бойцу. – Но ты знаешь правила. Ты не можешь уйти отсюда без своей последней битвы.

         - Да, я знаю. – ответил гладиатор, высоко держа голову и не меняя своего  дерзкого взгляда.

         - Это будет не простая схватка. Тебе придется собрать всю свою волю и остаток сил, чтобы одержать победу. И, что самое интересное, каким бы мастерством и опытом ты не обладал, его всегда будет недостаточно, чтобы гарантировать поражение врага и предрешить исход битвы. Потому что твой враг – ты сам.

         - Я готов. Приступим? – глаза Гипо заблестели еще сильнее и наполнились яростью. Толпа взревела и заколотила по металлической решетке, продолжая активнее поддерживать своего любимца.

         - Они уважают тебя. – заметил жрец. – Приступим. – и вытянул вперед свой посох.

         Зрители замерли и в ожидании уставились на гладиатора. Тот, сохранявший до этого времени абсолютную неподвижность своего тела, начал медленно раскачиваться взад-вперед, постепенно набирая все большую амплитуду. Его резко передернуло, но сильные мускулистые ноги удержали тело в вертикальном положении, хотя и с трудом. Лицо Гипо исказилось от боли, он вытянулся вверх, отставил назад выпрямленные руки, высоко задрал голову и громко взвыл. Из его туловища через плечи и голову вышло нечто прозрачное и аморфное, плавно переливаясь струей на землю, как жидкость. На мгновение оно приняло форму лужи, но быстро восстановилось и выросло в полный рост в трех шагах от гладиатора. Напротив Гипо стоял человек, абсолютно ничем не отличавшийся от него. Те же жилистые руки и ноги, голова, лицо, волосы, та же одежда с надетыми поверх нее латами, те же глаза, дерзко смотрящие на своего противника.

         - Ну что, какому из Гипо вы теперь будете восклицать и аплодировать? – насмешливо выкрикнул жрец. Толпа разразилась хохотом и забила по решетке. – Чтобы было понятно, мы дадим  новому Гипо отличительное оружие. – уже серьезно объявил он и удалился через выход в манеже Колизея.

         Двойнику поднесли ярко красный изогнутый волнистой линией меч, и представление началось.

         Первым ударил жидкотекучий близнец. Гипо парировал. Последовал еще удар – Гипо отбил и его. Дальше – удар за ударом. В течение некоторого времени гладиатор только защищался, отбиваясь своим мечом или уклоняясь в сторону. Он понимал, насколько серьезен его противник и старался разузнать тактику врага, а уже потом сформировать свою. И он просто не хотел лезть на рожон, стараясь сохранять хладнокровие. Двойник провел серию ударов, которые были отбиты, а затем сам был атакован. Мечи одного человека, разделенного невидимой силой, сомкнулись, лица оказались достаточно близко, бойцы замерли на миг в одинаковой позе, сильно напрягающей мышцы.

         - Не плохой приемчик, но я его знаю. – облизывая языком губы, прошептал близнец.

         Гипо оттолкнул его и отошел назад в недоумении. Они знали друг друга настолько сильно, как только человек может знать свою собственную душу. Они пользовались одной и той же тактикой, наученные в одной и той же школе, их силы и мастерство были абсолютно равны. Дальше не было смысла присматриваться. “Пора действовать” – подумал гладиатор и пошел в атаку. Началась ожесточенная схватка. Пролилась первая кровь. Последовали сильнейшие удары и с той и с другой стороны. Постепенно копилась злость. Сохранять хладнокровие становилось с каждой секундой  сложнее. Бойцы дрались беспощадно, поражая публику своими эффектными приемами. Толпа ревела и наслаждалась зрелищем, приходя во все больший восторг. Основная часть до сих пор поддерживала Гипо, постоянно скандируя его имя и взрываясь всякий раз, когда он наносил серьезный, а еще лучше – красивый удар. Это была достаточно интересная и беспроигрышная, с точки зрения коммерции, битва. Но время шло, и оба участника начинали постепенно уставать. Раны ныли все сильнее и, кроме того, постоянно появлялись новые. Помещение заполнилось еще одним запахом – запахом крови, которая была повсюду: на мраморном полу, на решетке, на факелах, на самих зрителях. Гипо проигрывал. Его тело разрывалось и  болело абсолютно все, каждая его часть. Он понимал, что выдохся сильнее. Он хотел,… чтобы все закончилось.

         - Сдавайся, Гипо! – начал выкрикивать кто-то из толпы и его поддержали.

         - Да, сдавайся. Ты не сможешь одолеть его.

         - Это бессмысленно.

         - Тебя ждет покой, горячая ванна и любящая жена. Не трать зря силы.

         - Ты же устал!

         Да, он действительно устал и очень сильно. Он пропускал удар за ударом. Раны кровоточили. Тело дрожало от боли, он чувствовал, как его нервы натянуты.

         - Нет, Гипо. Ты можешь сделать это. – послышался голос.

         - Да, ты почти победил его. Главное, не сдавайся.

         - Не сдавайся!

         Снова началось громкое провозглашение имени гладиатора.

         - Это же свобода! Она стоит того!

         - Зачем она тебе нужна? Разве тебе здесь плохо? – возразил кто-то.

         - Да, ты думаешь, там будет лучше?

         - Там, свои проблемы. Это твой дом. Тут твои друзья. Это твой мир.

         Гипо начинал сильно сомневаться в правильности своего решения и думал всерьез о том, чтобы изменить его.

         - Это рабство. – прокричал один из зрителей и его голос был до боли знаком. – Вырвись от сюда. Ты можешь летать, как я. Ты же помнишь!

         Да, он действительно помнил, но начинал постепенно забывать. Боль и усталость притупляли его память. Он вспомнил содержимое трапезы, которую преподносили сегодня, в этот день недели, в это время. Он вспомнил развлекательные программы, которые должны были состояться вечером, вспомнил свою кровать. Он валился с ног и чувствовал постоянные удары. Он уже сидел на одном колене и кое-как отбивался.

          - Сдавайся, Гипо. Мы же не враги. Ты борешься с самим собой. Это глупо. – еле дыша, прохрипел его близнец. Он тоже устал и был сильно истощен. – За что ты сражаешься? Это ведь не агрессия. Мы оба умрем.

         Гладиатор посмотрел уставшими глазами на своего двойника и испытал к нему неподдельную жалость, такую же, какую испытывал к себе. Его охватило чувство бессмысленности всего происходящего. Гипо просто все это надоело.

         - Я сдаюсь. – еле слышно проговорил он, и, выронив из рук меч, сам повалился на холодный, залитый кровью мрамор.

         - Вот и славно. Мы с тобой подружимся. – добавил его соперник и тоже упал без движения. Через мгновение он ушел в Гипо тем же способом, которым и вышел из него.

         Заскрипела железная дверь, и из внутреннего коридора Колизея на манежный круг вновь вышел жрец.

         - Я же предупреждал тебя, насколько это сложно. Пустая трата времени. – заговорил он, обращая внимание на лежащее ничком, тяжело дышащее, окровавленное тело. – Оставайся рабом. Тебе так будет проще. – затем он обратился к своим слугам. – унесите его и окажите необходимую медицинскую помощь. – Кто-нибудь еще желает свободы? – он посмотрел вокруг. – Алкалезар. – позвал жрец. На арену вышел молодой гладиатор, волоча за собой меч, который у него был в правой руке. – Ты тоже хотел сегодня сразиться. Ты подтверждаешь свое желание?

         Алкалезар стоял недвижимо на арене, его глаза смотрели куда-то в сторону и отнюдь не горели яростью и ожиданием предстоящей битвы, по крайней мере, сейчас уже не горели.

         - Ты можешь обрести свободу. – вполне серьезно и без иронии заявил жрец.

         - Вы придумали очень удобные для себя правила. – произнес гладиатор сквозь зубы. – Кто может победить самого себя? Это бессмысленно. Это глупо. Это невозможно. – он посмотрел на духовного лидера, обвел глазами публику и бросил свой меч.

         - Тогда позвольте сделать еще одну заявку. – прозвучал незнакомый голос. Все оглянулись и увидели на арене молодого воина с длинными светлыми волосами в доспехах и с мечом. Он стоял у одного из входов, и его глаза горели той же безрассудностью и готовностью драться, что и у Гипо… когда-то.

         -  Что ж, хорошо. – улыбнулся жрец. – Как твое имя?

         - Оно слишком чудесное, чтобы его называть. – ответил незнакомец.

         Жрец только пожал плечами и снова ухмыльнулся. Затем он проделал ту же процедуру по раздвоению, что и с Гипо – довольно привычную для него – и направился к ходу, но на мгновение остановился и, повернувшись, заглянул в глаза нового добровольца. Что-то было в них такое знакомое и родное, но сейчас они смотрели  враждебно и блестели огнем войны.

         Началась битва.

         Двое длинноволосых воина сражались между собой на арене Колизея. Одного из них отличал красный меч с волнистой заточкой и еще более дикий и яростный взгляд. Они оба сразу же перешли на отчаянную атаку. Звучал лязг стали, в полумраке сверкали искры, брызгала кровь. Толпа сидела тихо, не поддерживая ни того, ни другого. Собственно говоря, никто и не знал имени, чтобы кричать его. Хотя многие догадывались. Догадывались, но не сообщали о своих предпочтениях. Кто-то здесь действительно понимал, что происходит, но все сидели с одинаково замершим сердцем, если не от тревоги, то, по крайней мере, от недоумения. Наблюдал за дракой и Алкалезар, причем довольно внимательно. Ни воин, ни его копия не отличались внушительными размерами или большим весом, но этот незнакомец явно обладал огромным мастерством. Его отчаяние в победе превосходило отчаяние загнанного, голодного волка, его удары были сокрушительны, и сам он получал такие же по силе, два тела просто летали по арене из стороны в сторону, отскакивая от металлической решетки, крик и боевой клич, издаваемые ими, вполне могли заглушить рев толпы. Этот человек сражался, как будто бы от исхода битвы зависела не только его свобода. Его противник не желал уступать. Алкалезар видел это. Он не мог поверить, что сейчас некто одержит победу над самим собой. Но незнакомец начинал проигрывать. Он быстро выдохся, как, впрочем, и его соперник, и сильно истекал кровью. Надежды отказавшегося от сражения молодого бойца рушились.

         - Сдайся! – яростно прошипел близнец.

         - Размечтался. – так же яростно прохрипел воин.

         Двойник нанес сокрушающий удар. Незнакомец повалился на одно колено и вскрикнул от боли. Преодолевая с большим трудом слабость и шок, он успел вонзить свой меч в тело противника. Тот хотел закричать, но не смог – перехватило дыхание – зато смог кое-как устоять на ногах, и нанес еще один сильнейший удар. Брызнула кровь. Оба замерли, каждый в своей позе, и прекратили драку.

         - Сдавайся. – приглушенно прорычал близнец, оборвавшись на последнем слоге. Он все еще возвышался над своим соперником и находился в преимущественном положении. Незнакомец почти лежал на полу. Собрав последние остатки своих сил, он резко вспрыгнул, повернулся вокруг оси и с криком отсек своему двойнику голову. Она отлетела в сторону и ударилась о железное заграждение, обрызгав кровью часть зрителей. Победитель, не имея сил устоять, повалился на холодный мрамор.

         - Только не сегодня. – почти шепотом произнес он, уже на полу.

         В воздухе повисла продолжительная пауза. Алкалезар не верил тому, что видел, потому что он видел это впервые. На его глазах начинали выступать слезы.

          - Что ж. – голос жреца прервал тишину. Сейчас этот голос звучал, как лязг металла. – Он победил. Он свободен. Унесите Его.

         Реакции зрителей не последовало. Все сидели молча, и никто ничего не говорил. Алкалезар взял свой меч и вышел. Он был потрясен. Он был отчасти счастлив. Он был озлоблен на себя за то, что не стал драться. Ему стало обидно за Гипо. “Надо будет сказать ему. Пускай попробует еще раз”. – подумал  молодой боец. Его чувства перемешались. Мысли роились в голове, противореча друг другу.

         - Надо найти этого человека. – с такими словами гладиатор выбежал из Колизея. На улице шел дождь. Уже был вечер. Алкалезар направился к лекарю, находившемуся специально неподалеку от строения, чтобы оказывать первую медицинскую помощь. Дверь в его дом была заперта. Он постучался несколько раз, но никто не открыл, даже не было слышно никаких признаков движения внутри.

        - В чем дело? – недоумевающе произнес боец.

        - Ты не найдешь Его здесь. – прозвучал чей-то голос.

        Алкалезар обернулся и увидел перед собой высокого светлого длинноволосого молодого человека в просторных одеждах.

        - Они не будут оказывать ему помощью. – произнес тот.

        - Но почему?

        - Это не правильно с их точки зрения. Он не совсем Человек.

        Гладиатор непонимающе смотрел на своего неизвестно откуда взявшегося собеседника.

         - А Кто Он?

         - Ты скоро поймешь.

         - А кто ты?

         - Ты хочешь найти Его? – поинтересовался молодой человек, совершенно игнорируя возникший к нему интерес.

         - Да. – последовал ответ.

         - Тогда иди туда. – Алкалезару указали на извивающуюся вдали небольшую дорогу, размытую дождем.

         - Но как…

         Человек исчез.

         Так ничего и не понявший, молодой боец поплелся по лужам в направлении, которое ему задали. С неба лилась вода, было темно и немного прохладно.  В руках у него был меч, а в сердце огромное желание встретится с Тем странным Незнакомцем.

         Дорога шла в гору, точнее, вела на небольшой холм. Местами было немного скользко. Гладиатор постепенно увеличивал шаг и прибавлял ходу. Сверкнула молния, и на вершине холма показалось очертание какого-то креста, подобного тем, на которых распинали разбойников.

         - Что за?.. – Алкалезар поднялся на вершину и подошел к кресту. На нем висел израненный, истекающий кровью, еле живой Человек. И он узнал Этого Человека.

         - Как они успели принести Его и распять? Я ведь… – боец мало что понимал, но то, что при всех, сложившихся уже обстоятельствах, данный вопрос глупый – это до него доходило. – За чем они вообще сделали это? – прокричал он.

         Гладиатор начал оглядываться по сторонам. Никого не было ни на холме, ни, вообще, где-либо поблизости. Не было воинов, не было близких.

         - Надо Его снять. – пришла в голову мысль. – Пока никто не видит, надо снять. – Алкалезар начал взглядом искать какой-нибудь большой камень, или деревянную подставку, или лестницу, или хоть что-нибудь, на что можно было встать.

         - Не надо. – прозвучало сдавленно.

         Алкалезар поднял глаза на крест и встретился взглядом с распятым Победителем.

         - Посмотри на Меня, человек. – хрипло произнес Он. – Я стал таким же, как ты. Я испытал такую же боль. Я дрался. Я понимаю ваш мир. Я знаю вашу жизнь. Ты сказал, что невозможно победить самого себя. Ты сказал – это бессмысленно. Но ты хотя бы попытайся. – тяжелая речь оборвалась на какое-то мгновение. – И скажи Гипо, чтобы он снова бросил вызов. Он сможет. Я верю – он сможет. – ожесточенный, как будто бы еще борющийся с чем-то, стон вознесся вверх, к Небу. – До встречи, мой друг. Сейчас мне предстоит испытать одиночество. И знаешь, Я боюсь его.

         Сверкнула молния, и безжизненное тело расслабленно и коряво повисло на гвоздях.

         Шел дождь, слегка дул прохладный ветер, наступала глубокая ночь. Алкалезар стоял перед крестом и смотрел на свисающего с него Человека. Он знал, что еще когда-нибудь встретит Его и сможет задать множество вопросов. Но что-то он понимал уже сейчас. Молодой гладиатор поднял с земли свой меч и направился к Колизею. Он больше не хотел быть рабом.

         На сверкающей, приятного оттенка, немного прозрачной поверхности стоял Некто в длинных просторных одеждах. Его лицо сияло, а глаза горели триумфом. Легкая улыбка выражала чувство неподдельного удовлетворения и превосходства. На запястьях рук были раны от гвоздей.

         - Я дома. – произнес Он.

         - С возвращением. – Его встречали Двое. Они стояли в нескольких шагах, не производя никаких движений, и просто смотрели.

         - Мы уж думали, Тебе там понравилось. – усмехнулся Один.

         - Ага, Я уже начал входить во вкус.

         - Если хочешь, можно повторить.

         Трое сблизились и сильно обняли Друг Друга.

         - Давайте лучше посмотрим, что там твориться. – заметил Кто-то.

         -  Я оставил там двенадцать.

         -  Н-да, Я вижу, вон они идут.

         -  Точно, и навстречу им еще кто-то плетется.

         -  Что они собираются делать?

         - Неужели будут рассказывать?

         - Ну, судя по выражению лица вон того лысого, парню просто не жить.

         - Ага, похоже, у них очень серьезные намерения.

         - Все, они рассказывают.

         - Думаешь, поверит?

         - Да Вы хоть знаете, кто им попался? Это же маньяк беспринципный.

         - У него на счету десятки убийств. Он просто перережет Моих единственных.

         - Что-то Я начинаю беспокоиться за этих двенадцать. Может помочь?

         - Подожди, вроде…

         - Да.

         - Это невозможно.

         - Смотри, он… он верит.

         - Да, он верит.

         - Он верит в Тебя.

         - Я… не могу поверить, что он верит в Меня!

         - Я тоже.

         Наступила пауза.

         - А…а-а-а что это у Тебя такое прозрачное и жидкое из глаз сыпется… э-э, то есть, капает?

         - Ты знаешь,… это слезы.

Примечание: автор не считает для себя нужным вдаваться в исторические подробности по вопросу структуры древнеримского Колизея. Собственно говоря, о Римской Империи речи, вообще, и не идет.

ИНДЬЮЗЕР

       Белый матовый свет от продолговатых панелей заполнял собой шестиугольный с черно-белыми стенами коридор. Светящийся под ногами пол, словно некая дорожка, указывал путь, в меру рассеивая внимание и концентрируя его на темном пятне в конце коридора. Там была дверь. Словно вход в другое измерение. За дверью заканчивался реальный мир и начиналась… для кого-то место работы… для кого-то место подвига… для кого-то место призвания… для кого-то Голгофа.

       – Итак, запомните: никаких разговоров о работе, никаких разговоров о ретрансляторе, никакой технической терминологии, никаких перешептываний между собой и никаких обсуждений миссии индьюзера. Никаких подбадриваний, никаких фраз, типа “Держись, мы с тобой” или “Ты справишься с заданием” или что-то в этом роде – чтобы ничего этого не было. Понятно? Запомните – его задание начинается только с того момента, как он поднимается на ретранслятор, его работа начинается только тогда, когда он входит в информационное поле. Не накручивайте его. Пока он идет до лаборатории, он должен находиться в спокойном и расслабленном состоянии. Он итак прекрасно знает, что он должен сделать. Он итак прекрасно знает, в чем заключается его работа. Но до тех пор, пока он не войдет в лабораторию – он простой парень с улицы, вышедший погулять. Всем все ясно? И расслабьтесь, улыбки на лицах и приветливый взгляд. Помните – напряжение передается,  как заразная болезнь… и сметает все на своем пути, словно волна цунами.

       Доктор Клокс дал последние указания своим сотрудникам и, глубоко вздохнув, произнес:

       – Ну, что – поехали.

       Я полусидел на кровати, упершись лопатками в стену и согнув одну ногу в колене, и тихонько тарабанил пальцами по светло-голубому покрывалу. Находясь в состоянии ожидания, я бессмысленно вертел головой по сторонам, разглядывая свою просторную комнату, оптимально заставленную предметами интерьера так, чтобы не загромождать пространство и в то же время не создавать ощущения пустоты. Белые стены с незамысловатым узором, светлая тумбочка, и шкаф небесного цвета, гармонировали с голубым полом, разбавляясь широким черным телевизором и двумя небольшими темными креслами, стоящими вокруг стеклянного стола, который, не смотря на кажущуюся на первый взгляд хрупкость, невозможно было разбить.

       Вообще-то я находился не в комнате, а в, своего рода, некой палате, но она была обставлена таким образом, чтобы вызывать у пребывающих в ней более приятные ассоциации. Я как раз задумался над этим, как в дверь тихонько постучались и послышался знакомый голос:

       – Дииир? Это я.

       Дверь отворилась и в комнату вошел доктор Клокс.

       Я без слов медленно поднялся, опустил ноги в ботинки, стоящие рядом с кроватью, застегнул их и, встав, направился к выходу.

       Выйдя в коридор, я уже привычно для себя обнаружил там нескольких ассистентов доктора Клокса, сотрудников его лаборатории, которые всегда оставались за дверью и никогда не входили вместе с ним в палату.

       Они приветливо улыбались.

       Мы все дружно зашагали по черно-белому коридору, который освещался с пола и еще несколькими продолговатыми панелями на стенах.

       – Хорошо выглядите, мистер Дириус. Вам идет эта прическа, – послышался приятный женский голос. Это была одна из ассистенток Клокса.

       Я улыбнулся и подумал про себя: “Разве могло быть как-то иначе?”.

       Сзади меня двое технических работников начали свой неспешный  разговор о футболе, рассуждая о том, как сыграла недавно одна из их любимых команд. Они разговаривали достаточно громко, чтобы можно было понять тему, но в то же время слишком тихо, чтобы заострять на их разговоре внимание.

       – Представляешь, Дир, – обратился ко мне доктор Клокс, заглушив своим голосом разговор технических работников, – На южной территории сегодня выпал снег. Впервые за 18 лет. Там щас у них такое творится. У них же снега вообще никогда не бывает. Там сейчас все друг в друга кидаются снежками, как маленькие дети.

       – Представляю, – ответил я, кивнув головой.

       У нас существовало правило – во время сопровождения по коридору индьюзера, персонал обеспечивал ему свободную и непринужденную обстановку, не слишком при этом навязываясь. И никаких разговоров о работе – как будто ничего не происходит.

       Мы дошли до конца коридора. Идущие впереди меня открыли  дверь, и я вместе со всеми вошел в лабораторию, в которой был установлен ретранслятор сознания.

       Дрожь…

       Холод…

       В глазах помутилось…

       Нет, я не забыл, как он выглядел. Я помнил его конструкцию до мельчайших подробностей. Металлическая платформа с вертикальной лестницей возвышалась над полом на три метра, производя и распространяя вокруг себя неприятный угрожающий скрежет и жужжание – специфические звуковые колебания, словно носящиеся как рой диких ос, над головами сотрудников лаборатории. Там, на платформе было установлено кресло с системой коммутации и панелью управления. И еще шлем. Его называли сферой. Именно он обеспечивал связь сознания индьюзера с сознанием миллионов других людей. Именно он и был сердцем ретранслятора.

       Нет, я не забыл, как все это выглядело, но при одном только взгляде на платформу меня охватила паника и начало стучать сердце. Начала кружиться голова и стало тошнить. Я отвернулся и тяжело задышал, пытаясь вглядеться в оставшийся позади меня черно-белый коридор, по которому я только что шел. Но дверь быстро закрыли, и мне показалось, что я теперь уже просто заперт в этой лаборатории и из нее нет выхода.

       – Дир, – обратился ко мне доктор Клокс, – Ты в порядке?

       Я глубоко вдохнул.

       – Да, – ответил я, – Все в норме.

       Клокс немного замешкался и робко, но все же спросил, хотя это было и не по правилам:

       – Ты готов?

       – Да, – кивнул я головой, – Одевайте меня.

       Я согласился участвовать в этом вновь по собственному желанию. Меня никто не заставлял. Но я думал, что долгие месяцы реабилитации уже выскребли из меня всякий страх и лишили груза воспоминаний, а моя внутренняя система защиты и предупреждения – опыт – со временем притупилась.

       Похоже, что я ошибался.

       Я вспомнил…

       …Всё вспомнил…

       Находясь на границе между двумя реальностями – той, которая там, далеко, в информационном поле вселенной, состоящая из мыслей, чувств и эмоций сотен тысяч людей, с их проблемами, болью, криками и отчаяньем… и другой – той, которая здесь, сейчас, в ограниченном секторе замкнутого пространства… где я?… что я?… кто я?… мое тело… тело… тело… рука… чьи это пальцы?… я себя чувствую… я себя ощущаю… но почему моя рука находится в нескольких метрах от меня?… почему моя нога длиннее, чем обычно?… и… голос… этот голос… он мне знаком…

       – Ди… Ди… Дирррйяааа… ты.. т… сллллл… Дир… слллышишь-шь-шь… Дир… Дир… ты слышишь меня… слышишь меня?.. сними сферу, Дир…  отцепи на подбородке… на подбородке… на подбо-оооууродке, Дирррр…

       Не чувствуя разницы между двумя реальностями… не могу провести границу… не могу до конца осознать свое тело… свои мысли… Не чувствуя разницы между двумя реальностями… я ударяю себя рукой в висок… ниже… щека… отцепить… снять эту сферу…

       Белый свет… Яркий свет… Что-то упало… что-то тяжелое… Стальные балки… Металлические прутья… Запах… От куда этот запах?… Где я?... Лаборатория…

       Я осознал, что свободен… от той работы, которую должен был сделать… от своего задания… я вернулся… все закончилось…

       Я осознал, что свободен от своего задания, когда увидел, что нахожусь на платформе в кресле, прицепленный к линиям коммутации.

       Голова… как сильно кружится голова… невыносимо… тошнит… и запах… тошнотворный, сладковатый, ударяющий в голову, невыносимый запах…

       – Дир! Отцепи себя от линий коммутации и медленно вылезай из кресла. Иди направо и спускайся по лестнице… Слышишь меня?...

       Я был рад слышать этот голос. Но голова… как сильно кружится голова… я не могу держать ее на плечах… она падает… весь мир как будто танцует…

       Я выбрался из кресла, с трудом поднялся на ноги и медленно побрел направо, пытаясь не потерять равновесия. Там должен был быть… ВЫХОД.

       – Иди медленно. Не делай резких движений, Дир.

       Но было уже поздно… Я уже висел на какой-то перегородке и меня рвало на металлическую сетку, на которой я стоял. Я не упал. Но, держась за перила, я пополз туда, где должен был быть… ВЫХОД.

       Я чувствовал холод, меня трясло и… какое-то странное напряжение… как будто сейчас что-то начнет выворачивать тебя наизнанку и корежить, сгибая кости и разрывая ткани… еще чуть-чуть и это начнется… напряжение… напряжение… и постоянно какие-то голоса… голоса… голоса и крики… стоны… плачь… чей-то бред…

       Наконец, я дополз до красной линии и вышел из магнитного поля – того информационного поля, которое окутало собой большую часть конструкции ретранслятора.

       Я прислонился к стене и вдохнул свежего воздуха. Голоса прекратились.

       Но меня все еще мутило. Тошнило. Я чувствовал холод и невероятную слабость.

       Но теперь нужно было спуститься по лестнице. По этой долбанной вертикальной металлической лестнице.

       – Давай, Дир. Спускайся. Мы внизу. Мы тебя страхуем. Если не можешь, мы вышлем техников.

       Я подошел к краю платформы, к лестнице, и неуклюже опустился на колени.

       Я знал, что техники не должны подниматься сюда. Им нечего здесь делать. Они к этому не готовы… Это моя работа…

       Я начал медленно спускаться по лестнице, цепляясь руками и ногами за прутья. Я знал, что даже если упаду – внизу меня ждет мягкое приземление. Все уже было подготовлено. Да и высота была небольшая.

       Я спустился и тут же чьи-то руки подхватили меня, удерживая от падения назад.

       Я сделал несколько шагов по мягкому матрасу, который постелили специально под этой гребанной лестницей, и, ступил на твердый холодный пол. Не знаю, почему холодный, но мне как будто показалось, что я действительно почувствовал его ступнями своих ног.

       Краем глаза я заметил рядом с собой коляску. Я уже собирался упасть в нее, но вдруг что-то резко ударило в голову и в глазах помутнело. Я вскрикнул. Как будто сотни голосов рвались из моей головы наружу, ломая череп и разрывая кожу. Меня повело в сторону и я на мгновение потерялся в пространстве. Начался резкий приступ тошноты.

       – Держите его, – крикнул кто-то.

       И в этот момент, мне показалось, что сфера – тот шлем, который на ретрансляторе связывал меня с информационным полем – он все еще на моей голове, он давит мне на мозг, и я продолжаю принимать сигналы. Продолжаю принимать чьи-то мысли. Я все еще блуждаю своим сознанием по вселенной среди чувств и переживаний других людей. Я не в реальности… точнее не в той реальности…

       …Паника охватила меня.

       – Не-е-е-ет!!! – закричал я, – Снимите его с меня! Хватит!

       Я отбежал к стене и начал судорожно скрести ногтями свой подбородок, пытаясь расстегнуть застежку. Я чувствовал ее кожей. Я чувствовал, как она давит мне на челюсть – но не мог ее нащупать. Но шлем был все еще на мне. Я ощущал его вес на своем мозге, который погружался в него и сдавливался под его тяжестью.

       – Дир, успокойся… – услышал я.     

       На меня двинулась толпа технического персонала. Мне показалось, что они хотят разрезать меня на куски и снова сшить мои конечности, поменяв местами руки и ноги. Да, именно это они и хотели сделать.

       – Неееет! – в ужасе закричал я, – Не трогайте меня! – я начал бегать из стороны в сторону, судорожно отмахиваясь от людей в белых халатах. Одновременно с этим я продолжал искать на подбородке застежку, скребя свою челюсть. Я чувствовал, что все еще подсоединен к системам коммутации. Я хватался за свой прорезиненный костюм, пытаясь оторвать провода… И тут я понял, что это был не костюм… На мне не было костюма. Я был абсолютно голый. И это была не резина – это была моя собственная кожа. И я хватал себя за свою собственную кожу, растягивая ее. Я хватал свою кожу с тела и оттягивал ее на несколько сантиметров. Она тянулась так, как будто отходила от мышц и ее можно было кусками срывать со скелета. Она отходила от тела, словно прогнившая резиновая пленка.

       Одновременно с этим я чувствовал как на мой мозг – на мой почему-то абсолютно голый мозг, лишенный черепной коробки, словно с меня сняли скальп – на него давит сфера. С невероятной болью. Я с ужасом осознал, что мой мозг был открыт – без кожи, и без черепа, и ничем не защищен. Он был окровавлен и покрыт какой-то синей жидкостью, и я ощущал надетую прямо на мозг сферу – ее мягкую внутреннюю обшивку – ощущал… нервными окончаниями мозга. Меня передернуло и по телу начали бегать мурашки. Меня стало трясти. Я вжал свой мозг в плечи и закричал… Неприятно… Больно… Мерзко… И противно…

       Продолжая скрести подбородок, пытаясь расстегнуть шлем, я вдруг осознал, что я проковырял тонкий слой кожи и мышц до кости.

       – Снимите его с меня!!! Снимите его!!! – орал я.

       – Дир. Дир, успокойся, – слышал я голос доктора Клокса, – Дир, на тебе нет шлема. На тебе нет сферы, Дир… Остановите его!… Держите ему руки!… 

       Я продолжал бегать от людей в белых халатах, которые хотели разрезать меня на куски, и визжал. Они хватали меня за кожу и растягивали ее, как резину, пытаясь сорвать с тела.

       Я впивался ногтями в сферу и пытался снять ее со своей головы, не ощущая при этом прикосновения пальцев.

       – Снимииитееее!!! – завизжал я и кинулся головой на стену, решив, что смогу хотя бы разбить этот шлем.

       Я почувствовал глухой удар и отлетел назад.

       – Да остановите же его, наконец!!!...

       Последнее, что я запомнил – как мне в руку вонзили толстую иглу, чтобы через нее впрыснуть яд, едкую кислоту, которая бы растворила мои кости и затем их можно было бы высосать из тела с помощью этой же самой иглы…

       …После каждого восхождения все индьюзеры проходили серьезный курс реабилитации…. Восхождение – так называлось выполнение задания, от начала и до конца. Индьюзер забирался на ретранслятор, входил в информационное поле, садился в кресло, сам подцеплял себя к системам коммутации и надевал сферу. Его работа заключалась в том, что он должен был на расстоянии, воздействуя на сознание конкретного человека, изменить ход его мыслей, переубедить или заставить отказаться от чего-либо. Таким образом можно было остановить какого-нибудь генерала от развязывания войны, побудить сдаться властям опасного преступника, заставить какого-нибудь безумного ученого отказаться от своих идей, способных разрушить мир, или просто убедить какого-нибудь алкоголика вернуться в семью и изменить свою жизнь.

       Ретранслятор сознания позволял проникнуть в мозг другого человека и  воздействовать на него, влиять на образ его мыслей и формировать его мышление. Но это была очень долгая и трудоемкая работа. Чаще всего ретранслятор использовали для конкретной ситуации, чтобы предотвратить какую-либо трагедию. Тот, на кого оказывалось воздействие, воспринимал это воздействие как поток собственных мыслей или внутреннее побуждение или желание. В зависимости от того, насколько сильна была воля этого человека, в зависимости от того, насколько он был уперт в своем решении, в зависимости от того, насколько он хорошо контролировал собственный разум – в зависимости от всего этого и складывалась сложность или вероятностная возможность выполнения задания.

       Во время работы в сфере на платформе индьюзер испытывал серьезные умственные и психические, волевые перегрузки. Так же его мозг подвергался воздействию сильного магнитного поля, разум – воздействию огромного потока информации, а психика в это время постоянно находилась в экстремальных состояниях.

       …Поэтому после каждого восхождения все индьюзеры проходили серьезный курс реабилитации…

       Первый этап этой реабилитации заключался в том, что индьюзер должен был просто спать – спать очень долгое время. Специальными препаратами подавлялась определенная активность головного мозга. Сознание успокаивалось. Разум отдыхал. Память должна была систематизировать все впечатления и воспоминания, проидентифицировав их и разделив на те, которые были до восхождения и на те, которые были приобретены во время работы в ретрансляторе. Подобная дифференциация была критически необходима, чтобы мозг не запутался и не столкнулся с неразрешимым противоречием. И если этого не происходило – дифференциация воспоминаний устанавливалась позже искусственно.

       Я не знал, какое количество времени я провел в состоянии сна. Но я помнил, что просыпался два раза.

       Первый раз: я проснулся от множества каких-то криков. Я очнулся в полубреду, не понимая, где я нахожусь, и что происходит. Голова сильно кружилась и постоянно валилась на бок, казалась невероятно тяжелой. Вокруг меня как будто летали чьи-то голоса – это были стоны, плач, какие-то возгласы, нервные разговоры, истошные доказательства, просьбы, мольбы, угрозы, какие-то вопросы. Они все окружали меня словно огромная стая птиц, и пытались проникнуть в мой разум. Мне казалось, что они не внутри меня, а снаружи – и хотят попасть внутрь.

       – Уходите от меня! Убирайтесь!

       Не понимая, что происходит, я начал отмахиваться от них, затем пополз в сторону и упал с кровати.

       Ноги плохо слушались.

       Закричав от неожиданно нахлынувшего на меня безумия, я отполз к стене, забился в угол, и закрылся руками.

       Вскоре в палату вбежали какие-то люди, судя по всему, поставили мне укол, и я снова заснул.

       Второй раз, я проснулся: в комнате было светло и тихо. Спокойствие… словно натянутая струна, напрягало своим беззвучием. Свет растворял в своей прозрачной материи ожидание чего-то ужасного и не укладывающегося в рамки понимания. Здесь была как будто какая-то другая, искаженная реальность. Тишина выжидала момент, чтобы взорваться бредом и сводящим с ума осознанием собственного безумия.

       Страх.

       Тишина.

       Покой... И…

       …СТРАХ.

       Я поднялся на кровати и повернулся налево… Там, на кресле сидел… я… В сфере… Она была все еще на мне… Моя голова была наклонена вниз… Я как-то странно улыбнулся и поднял голову… Нет, это был не я…

       Нет, это был я. Просто я был другой. Мое лицо было изуродовано. Оно было искажено. Морщины на веках уходили в глазные впадины. Они концентрировали взгляд на глазах. Глаза были преисполнены злобы и лукавства. Потрескавшиеся губы искривлялись в маниакальной ухмылке.

       – Хочешь знать, что они со мной сделали? – проговорил я – другой я.

       Я – другой я – снял с головы тяжелую сферу. Под сферой открылась часть черепа, обрезанная до макушки. Верхней половины головы не было. Окровавленные обрезанные края черепной коробки окаймлялись рваной кожей, сползающей вниз. В черепе, словно в какой-то чаше плавало и плескалось нечто желеобразное, неоднородное, красно-черного цвета. Я – другой я – опустил руку в свой череп и достал от туда кусок разжиженного мозга. Он протянул мне окровавленную руку с мозгом, который стекал по запястью и капал на пол.

       – Ешь! – резко сказал он.

       Я закричал и вскочил с кровати. Я хотел выбежать из палаты, но не смог открыть дверь и начал биться в нее руками, в которых не хватало сил, чтобы сжать их в кулаки.

       – Выпустите меня!!! – визжал я, – Выпустите!!!

       Тут же в палату прибежали санитары, сделали укол, и я снова погрузился в сон.

       …– Увеличьте дозу снотворного, – немного раздраженно произнес доктор Клокс, – Он должен спать. Ему нужно отдохнуть. Скоро перейдем ко второму этапу реабилитации.

       – В чем он заключается? – спросил молодой ассистент.

       – Положительные эмоции, – ответил доктор, – Ему нужны положительные эмоции. Его сознание должно начать работать в другом, более активном, режиме. Но ему необходимы положительные эмоции…

       Положительные эмоции – чтобы вывести из депрессии и для восстановления психики.

       Когда я проснулся, я оказался в каком-то доме. Я лежал в светлой просторной комнате. В окно дул приятный теплый ветерок.

       Через некоторое время ко мне в комнату по очереди зашли девушка и молодой парень. Они были очень приветливыми и сразу же стали со мной общаться. Они произвели на меня приятные впечатления и оба понравились мне как люди. Девушка естественно была для меня привлекательной… По другому просто и не могло быть…

       Вскоре, выйдя из своей комнаты, и обойдя свой небольшой дом, я обнаружил, что он находится на берегу моря. Сзади и по сторонам были открытые пространства. Так же выяснилось, что к дому прилегали теннисный корт и поле для гольфа.

       В течение нескольких дней мы общались втроем, с девушкой и парнем, играли в теннис и гольф, ходили на пляж, развлекались. Потом приехал доктор Клокс, поинтересовался моим самочувствием, задал несколько вопросов.

       Через некоторое время по очереди в доме появились и другие люди. Таким образом, мой круг общения расширился до нескольких человек. Это были как парни, так и девушки. Они всегда сами проявляли инициативу в общении со мной. Они окружили меня какой-то теплотой и заботой, но ненавязчивой. Они общались со мной так, чтобы вызвать к себе доверие. Но они избегали того, чтобы я всегда был в центре внимания – чтобы не поставить меня в неловкое положение. Так же при различных играх они далеко не всегда поддавались мне, а если делали это – то делали в исключительных случаях и очень искусно, чтобы я ничего не заподозрил. Я видел, как они балансировали между заботой и дружбой, чтобы создать иллюзию того, что мы все тут равны и у нас глубокие приятельские отношения.

       Все это было частью системы курса по реабилитации.

       Как бы там не было, но я расслаблялся, отдыхал и даже потихоньку начинал вступать в отношения конкуренции между людьми – в данном случае в форме различных игр и общения. Это действовало, и я постепенно забывал о том, где я нахожусь и почему я здесь нахожусь.

       Но у меня по-прежнему постоянно кружилась голова. Мучили мигрени. Я часто просыпался от кошмаров по ночам, кричал и потом долго не мог понять, где я нахожусь. Иногда не мог сконцентрироваться на происходящей реальности. Иногда путал собственные фантазии с действительностью. Я принимал огромное количество медицинских препаратов. Меня периодически трясло и повышалось давление. Иногда я испытывал сильное напряжение и неоправданное чувство беспокойства и страха. Иногда мне начинало казаться, что возвращаются галлюцинации.

       – Я видел человека, – рассказывал я доктору Клоксу, – Без головы, у него была обрублена шея и этот обрубок кровоточил. И еще у него были руки за место ног, и ноги за место рук – они сгибались в противоположные стороны. Он как-то странно танцевал, а потом начал меня обнимать. Это было очень страшно и мерзко. Как-то неприятно. Меня передернуло. Я закричал… Только потом я понял, что это был сон.

       – Да, но ты ведь все-таки понял, что это был сон, – ответил мне доктор Клокс.

       – Да, – согласился я, после небольшой заминки, – Но поначалу это было… как реальность. Я чувствовал на себе прикосновение его обрубленной кровоточащей шеи.

       – Главное, что ты смог распознать это как сон, – улыбнулся доктор Клокс, – И перестань на свои сны обращать так много внимания. Пойми – в них нет никакого смысла.

       Я не знаю точно, как долго я пробыл в доме на берегу моря в компании людей, которые всегда готовы были уделять мне свое внимание – но судя по всему, это был не маленький промежуток времени. Может год, может два. И, видимо, доктор Клокс решил, что курс реабилитации нужно было потихоньку заканчивать.

       Я должен был вернуться к нормальной жизни. По условиям соглашения – я должен был вернуться к нормальной жизни в город. Я мог остаться индьюзером и продолжать работать на лабораторию. Но почему-то я испугался и решил, что с меня этого хватит. Я решил, что больше не хочу быть индьюзером. К сожалению, как оказалось впоследствии, это зависело не только от моего решения…

       Большой, но почему-то очень забавный парень по имени Скел сидел напротив меня в длинной машине и приветливо улыбался. Мы ехали по одной из центральных улиц огромного мегаполиса. Это была не самая широкая улица в этом городе, но достаточно оживленная. Как всегда – оптимальное соотношение – не закоулок какой-нибудь, но и не площадь.

       – Столько людей, – произнес я как-то задумчиво.

       – Да, – пожал плечами Скел, – Всегда столько.

       Мы припарковались, втиснувшись в небольшую дыру между двумя автомобилями, найдя единственное свободное место на обочине. Скел посмотрел на меня и улыбнулся еще сильнее и еще приветливее.

       Я немного помедлил, но все же открыл дверь и осторожно вылез на улицу.

       Невероятное количество разнообразных громких звуков ударило в сознание, введя его на мгновение в стопор.

       Но ветер, пронесшийся с боку, быстро охватил своей воздушной волной, и, растрепав мою прическу, привел разум в состояние анализа окружающего пространства.

       Я стоял на тротуаре рядом с машиной и смотрел по сторонам, обращая больше внимания на здания перед собой.

       – Дир, – услышал я в наушнике, это был доктор Клокс, – Давай, иди. Не стой на краю обочины.

       – Кажется, это называлось тротуаром, – тихо произнес я.

       – Что?

       – Ничего.

       Я сошел с широкого бордюра и встал посередине тротуара. Мне сразу же стало как-то неудобно и некомфортно. Люди как-то с недовольством обходили меня. Кто-то толкался. Один чуть не врезался в меня, заговорившись по телефону.

       – Простите… – растерянно произнес я, – Извините… – я заметался по сторонам, не зная, как лучше встать, и в результате отошел ко входу в какое-то здание со стеклянными дверями.

       Я постоял так некоторое время и услышал в наушнике:

       – Дир. Это твой город. Ты ведь уже был здесь, на этой улице – так? Ты знаешь это место. Это твоя привычная среда обитания. Ты здесь, как рыба в воде. Так, Дир? Это ведь твоя среда обитания, Дир. Не бойся. Ты свободен здесь.

       Я кивнул головой, но ничего не ответил, а продолжал стоять в тени у входа в здание.

       Через некоторое время я снова услышал:

       – Давай, Дир. Не бойся этих людей. Они ведь ничего тебе не сделают.

       – Я их не знаю.

       – Они тоже тебя не знают. И что с того?

       Доктор Клокс выдержал паузу и продолжил:

       – Давай, Дир, подойди поближе к дороге. Рассмотри людей. Не стой там в углу здания.

       – Я буду мешаться, – робко ответил я.

       – Ничего страшного. Они будут тебя обходить.

       Я немного продвинулся вперед, стараясь все же не выходить на середину тротуара.

       – Отлично, Дир, – услышал я в наушнике.

       Через некоторое время, выждав, пока я осмотрюсь по сторонам, доктор Клокс продолжил:

       – А теперь, Дир, попроси у кого-нибудь мелочи на проезд в метро… Слышишь?

       – Да, – ответил я, помедлив.

       Через несколько секунд я все же решился подойти к одному, как мне показалось, представительному господину, который проходил мимо, но он почему-то так и прошел дальше, даже не обратив на меня внимания.

       Я немного растерялся.

       Затем я попытался обратиться к пожилой женщине со словами “Извините”, но она так же прошла мимо меня.

       – Давай, Дир, не бойся. Попроси у кого-нибудь другого.

       Я сделал еще несколько попыток. Но все люди проходили мимо, лишь только оглядываясь назад, успевая вопросительно смерить меня своим взглядом. Женщина с сумками. Какой-то парень, разговаривающий по сотовому. Огромный мужчина с дипломатом в руке – мне показалось, что он меня даже не заметил. Я обратился к двум девушкам, которые шли под ручку и смеялись, о чем-то разговаривая, но они тоже прошли дальше, не остановившись, а только как-то странно улыбнулись. Наконец, один человек встал рядом со мной и достал из кармана сотовый телефон.

       – И-извините, у вас не будет м-мелочи, – произнес я, запинаясь.

       – Нет, у меня нету, – ответил он и отошел в сторону.

       Я почувствовал себя глупо.

       – Давай, Дир, попроси у кого-нибудь еще. Он ведь не единственный человек на этой улице, – послышался в наушнике голос доктора Клокса.

       – Я не знаю, у кого еще попросить, – ответил я.

       – Дир. Здесь столько людей. Попроси у любого из них.

       – Я не знаю… – немного раздраженно повторил я, – Я теряюсь…

       – Дир. Дир. Это же просто люди. Чего ты боишься? Подойди к любому из них. Просто наугад, на выбор – к любому подойди и попроси. Ты же ведь, практически, у себя дома, Дир. Чего тут теряться? Это твоя привычная среда обитания. Это город, который ты любишь. Широкие улицы. Высокие дома. Много людей. Ты ведь любишь высокие дома. Ты ведь любишь широкие улицы, Дир. Тебе нравится, когда вокруг тебя много людей. Так?

       – Да. Да, – ответил я, кивнув головой, – Хорошо… Да, я сделаю. Я сделаю это, док. Я выполню это задание.

       – Дир. Дииир! – послышался в наушнике снова настойчивый, но мягкий голос доктора Клокса, – Это не задание, Дир. Дир, успокойся. Ты не выполняешь задание. Это не задание. Не относись к этому, как к заданию. Это просто прогулка, Дир. Это не задание.

       Я кивнул головой и поправил воротник куртки, потому что снова подул ветер. Я немного вжал голову в плечи и мне показалось, что так – закрывшись одеждой и с поднятым воротником – так мне будет комфортнее, я буду чувствовать себя увереннее и мне будет легче обратиться к незнакомому человеку.

       Но я продолжал стоять, не решаясь сдвинуться с места.

       – Я боюсь, – тихо произнес я.

       – Дир, – снова заговорил в наушнике доктор Клокс, – Послушай. Эти люди живы только благодаря тебе. Ты помнишь одно из своих заданий? Эти люди живы только благодаря тебе, Дир. Так объясни мне, почему ты сейчас не можешь подойти к кому-нибудь из них и попросить мелочи? Ты имеешь на это полное право. Почему ты не можешь сделать это?

       – Да, – робко ответил я, согласившись.

       Выждав пару секунд, я все же решился подойти к одному человеку и заговорить с ним:

       – Извините, – обратился я, – Мне очень н-нужна мелочь… на метро. Мне не хватает… Вы не могли бы… добавить мне немного.

       Человек достал из кармана несколько монет и, добродушно улыбнувшись, высыпал мне их в ладонь.

       – Спасибо, – ответил я, – Спасибо.

       Он хлопнул меня по плечу и пошел дальше.

       – Вот видишь, Дир, – послышался в наушнике голос доктора Клокса, – Все очень просто. Это было очень просто. Так ведь? Это ведь просто люди. – так? Все очень просто, Дир.

       – Да, – ответил я, немного помедлив, – Действительно.

       …Доктор Клокс снял наушники и откинулся на своем кресле.

       – Фууух, – устало прозвучал в полутемном компьютерном кабинете раздосадованный голос, – Надо будет, конечно, еще пару недель поездить с ним в этот город… А потом немного усложним задание…

       Доктор Клокс говорил мне, что действия, которые мне приходилось выполнять в городе, не являлись заданием. Однако я почему-то воспринимал все это именно как очередной экзамен, который мне необходимо было сдать. Я понимал, что социальная адаптация в городе со всеми вытекающими из этого моментами – всего лишь продолжение курса реабилитации. И почему-то воспринимал это не как какие-то отдельные моменты в своей жизни – а именно как часть своей работы. Собственно говоря, психоневрологическая нестабильность, неврозы крайней степени и исковерканное сознание – все это как раз таки вытекало из моей работы, как следствие, являясь ее продолжением.

       Постепенно я начал привыкать к городу. Однако мне понадобилось еще очень много времени, прежде чем я смог хоть на долю процента почувствовать себя частью нормального здорового общества. До этого момента было еще далеко, но я помню, когда официально закончилась моя реабилитация. Дальше – смешно, как мне казалось, звучало – начинался постреабилитационный период. Со мной уже никто не возился, как раньше, но я обязательно посещал психолога и проходил постоянные осмотры.

       Как и обещал, доктор Клокс усложнил задание.

       – Волнуешься? – спросил он меня, сидя со мной в машине, – Не волнуйся. Это же не страшно. Все волнуются. Это нормально.

       – Да ладно, док. Все в порядке. Это всего лишь формальность, – ответил я.

       – Да, – улыбнулся доктор Клокс, радостно качнув головой, – Да, правильно. Это всего лишь формальность. Я же говорю – ты уже вполне готов вернуться к обычной жизни в мегаполисе. Ты уже готов жить в большом обществе. Ты прав – с тобой все в порядке. Ты нормальный человек. И это всего лишь формальность.

       Я улыбнулся и тоже кивнул головой.

       Мое сегодняшнее… задание… заключалось в том, что я должен был подойти к незнакомой девушке и пригласить ее на свидание. Согласится она или откажет – это было не важно. Суть была в том, что я учился жить в обществе и выполнять самые обычные социальные действия, общаться с людьми, ходить по магазинам, контактировать с продавцами, устраиваться на работу, знакомиться и дружить.

       Мы припарковались недалеко от какого-то газетного киоска – в нескольких метрах.

       Доктор Клокс ничего не сказал. Только улыбнулся. Даже не кивнул головой в сторону двери. Я молча вышел из машины и встал посреди улицы.

       Я постоял немного, наслаждаясь легким ветерком. Потом заметил, что к газетному киоску подошла какая-то девушка. Я медленно направился к ней. Осторожно подошел сбоку, как бы рассматривая журналы, и затем спросил:

       – Не знаете, сколько сейчас время?

       Девушка посмотрела на свои часы на левом запястье и ответила:

       – Половина третьего.

       Я помялся рядом еще немного, но, стараясь не напрягать ее взглядом, и потом снова спросил:

       – Хочу узнать последние новости за три дня – не подскажете, что мне выбрать? – не навязчиво, но отчетливо проговаривая каждое слово, чтобы меня было понятно, – Какая здесь самая приличная газета? – добавил я, поймав немного удивленный взгляд девушки.

       – Вас интересуют деловые новости или политика? – спросила она мягко, но без улыбки.

       – Наверное, вообще… всё, – ответил я, – Я совсем не знаю, что сейчас происходит в мире.

       Девушка выдержала небольшую паузу. Затем посоветовала мне две-три газеты, дав при этом не слишком развернутый ответ, но и не слишком краткий.

       Когда она закончила, я улыбнулся и через пару секунд снова спросил:

       – А не согласитесь со мной пообедать?

       Не важно, что было дальше. И не важно, что происходило в следующие два года. Но важно то, что я так и не смог приспособиться к жизни в мегаполисе в нормальном здоровом обществе. Не помню, когда именно что-то пошло не так, но помню, что в какой-то момент времени осознание абсолютной невозможности к адаптации, к которой я так стремился, в один миг, окончательно и бесповоротно, вывело меня из состояния надежды, залпом выпив все мои силы, словно проделав во мне огромную дыру. Я оказался вне мира, и, как бы ни стремился туда попасть, но я все равно был где-то за его рамками, за его пределами, и не мог найти в себе сил вернуться к стандартному образу жизни среднестатистического жителя большого города.

       По ряду нескольких причин я решил вернуться в лабораторию и снова совершить восхождение. По большому счету, это единственное, что я умел делать в жизни, что у меня действительно хорошо получалось.

       – Одевайте меня, – произнес я, растопырив руки и подняв подбородок.

       На меня надели специальный прорезиненный костюм. Вставили и подсоединили катетеры для систем жизнеобеспечения. Проверили входы-выходы для систем коммутации. И я медленно направился к вертикальной лестнице, ведущей на ретранслятор.

       Уже никто толком не мог объяснить, почему лестница была сделана именно такой – вертикальной, состоящей из металлических прутьев, по которой нужно было карабкаться вверх. Кто-то говорил, что просто, если индьюзер не в состоянии забраться на эту лестницу, значит, он не готов к входу в информационное поле и не может приступить к выполнению работы. Но разовый акт по совершению работы – как раз и стали называть восхождением – потому что нужно было взбираться по этой долбанной лестнице.

       Я схватился руками за прутья и закинул одну ногу. И воспоминания, словно мощной волной, моментально захлестнули мой разум, ворвавшись в сознание и заявив вновь о своем безоговорочном существовании.  В один миг я заново пережил все то, что происходило здесь со мной несколько лет назад. Я вспомнил головокружение, боль, невыносимую слабость, помутнение в глазах, дезориентацию в пространстве, тошноту и… запах… этот противный мерзкий сладковатый запах, источник которого я так до сих пор и не смог определить.

       – Мистер Дириус, – услышал я позади себя словно в каком-то бреду. Я медленно повернулся, полагая, что мне просто показалось. Но среди кучи научных сотрудников и лаборантов я разглядел женщину – она была одной из ассистенток доктора Клокса. Я только сейчас осознал, что это был нежный женский голос.

       – Мистер Дириус, мы с вами, – произнесла она ободряюще, хотя это и запрещалось.

       Я ухмыльнулся и начал взбираться на платформу.

       Поднявшись наверх, я встал перед красной линией. Там за красной линией начиналось сильное концентрированное магнитное поле, или, как его еще называли, информационное поле. Вся металлическая конструкция платформы являлась своего рода огромной антенной, принимающей сигналы в виде электромагнитных импульсов. Среди них были и чьи-то мысли, чьи-то переживания, волнения, страхи, крики о помощи. Естественно, что эти сигналы были закодированы в спектре электромагнитных волн. Но когда на платформе включались микрофоны, колонки, мониторы, дисплеи – системы ввода-вывода информации – тогда начиналась какофония из множества, множества сигналов со всей вселенной. Информация, информация, информация – огромное количество информации, в том числе и мысли людей.

       Неподготовленный человек, заступив за красную линию и войдя в это информационное  поле, мог через пятнадцать минут сойти с ума.

       Поэтому существовали специальные люди, такие, как я – которые выполняли эту работу. Нас называли индьюзерами.

       Я вошел в поле и тут же сотни голосов ударили по ушам и ворвались в мой разум.

       Я спокойно прошел к креслу, сел в него и начал цеплять себя к системам коммутации. Нужно было подсоединить все провода, все штекеры, воткнуть иглы в катетеры – для жизнеобеспечения организма, подсоединиться к системам очищения – обычно индьюзер проводил в кресле по несколько недель, месяцев, а в некоторых случаях и несколько лет.

       Индьюзер все это делал сам. Кроме него никто не должен был забираться на платформу и, тем более, входить в поле. В исключительных случаях, если после выполнения задания индьюзер не мог спуститься вниз – за ним высылали команду техников. Если ретранслятор ломался – его выключали и после того, как рассеивалось магнитное поле – поднимались чинить. Но это случалось крайне редко.

       – Я готов, – произнес я, закончив коммутирование.

       – Хорошо, Дир, – послышался в колонке голос доктора Клокса, – Есть один генерал. Он хочет начать войну, чтобы оправдать свою политику военного наращивания в промышленности. Если ему это удастся – погибнет много людей. Погибнет просто за деньги и за его стремление к самореализации. Останови его.

       – Я понял, – ответил я и взял в руки сферу, из которой торчало множество проводов, джеков и различных входов. Именно сфера обеспечивала выход сознания в информационное поле вселенной и возможность влиять на разум других людей.

       Я надел на голову сферу, кнопкой запуска привел в рабочее состояние и с ухмылкой на лице произнес:

       – Поехали.

       …Иногда, когда индьюзер при выполнении задания проводил в сфере долгое время, ему начинало казаться, что его тело охватывают своими холодными прикосновениями некие склизкие червеобразные щупальца – множество таких щупальцев. Они медленно заходили сзади со стороны шеи и плеч, затем шли дальше на руки, на локти, и потом постепенно расползались по всему телу, обволакивая его своими толстыми серыми отростками, покрывая его с ног до головы, и словно проникали под кожу. Их прикосновение воспринималось, как нечто крайне омерзительное и неприятное, вызывая дрожь и рефлекторное сокращение мышц во всем теле. Они щекотали кожу, от чего возникало желание сорвать ее с себя. Провоцируя в организме рвотные рефлексы и вызывая судороги, они доводили индьюзера до истерики, заставляя непроизвольно размахивать руками в стороны, биться в кресле и кричать, сводя, таким образом, с ума и доводя до психического истощения.

        Естественно, это были галлюцинации.

       Я вжимал голову в плечи и чувствовал, как меня начинает тошнить. Я не мог понять, от чего у меня кружится голова – то ли от прикосновения этих червей, то ли от их запаха. Я с трудом идентифицировал свои ощущения, разделяя их на мнимые и реальные… понимая, что реальное здесь и сейчас – только лишь мое сознание в контакте с сознанием другого человека…

       Я не знаю, сколько времени я провел в сфере, выполняя задание, но когда я услышал знакомый, хоть и искаженный, голос доктора Клокса – это было одно из самых счастливых мгновений в моей жизни.

       – Ди… Диуур… Диукрррд… Кх-дииуурд… Дир… Задание око… Сл… мм… Задан… Задан… оконччччшшш….

       Никогда не думал, что эти звуки будут для меня настолько приятны.

       – Медленно отцц… сфер… ремешкааа… на подборррдд… Ты помнишшшь… Дир…

       Я понял, что возвращаюсь к привычной реальности, когда почувствовал, что мне стало тяжело дышать. Конечно, я помнил, как нужно снимать сферу. Но сильное головокружение и плохая координация собственных движений значительно усложняли мне выполнение этого действия. Я начал задыхаться и в панике просто шлепал себя руками по шлему, вместо того, чтобы одним четким движением отцепить ремешок.

       – Дир… не тороп… не торопп… ссс-с-с-ссс…

       Я пытался взять себя в руки и спокойно нащупать этот долбанный ремешок, но пока я только лишь импульсивно махал руками вокруг головы и бился ими о сферу, напичканную проводами.

       Наконец я расстегнул шлем резким ударом пальцев, зацепив бляшку ногтями, и стащил с себя тяжелую сферу, кинув ее куда-то в сторону.

       Краски цветов отраженного света словно резанули мне по глазам, как будто попытались проникнуть в мой мозг.

       Вокруг меня все плыло.

       Какие-то приглушенные звуки и шумы.

       Я чувствовал головокружение, которое никак не мог преодолеть. Я пытался поставить свою голову прямо, но она постоянно заваливалась назад или падала на плечо.

       Я с трудом ориентировался в пространстве. Я вроде не ощущал сильной боли, но меня мутило и тошнота подступала к горлу.

       Я почувствовал, что меня сейчас вырвет, и рефлекторно наклонился вперед.

       Получилось так, что я просто резко упал телом на колени и рвотные массы, изрыгнувшись, выплеснулись у меня между ногами.

       Я начал задыхаться, жадно глотая воздух и пытаясь хоть немного выпрямить спину, чтобы расправить грудь.

       Наконец, я медленно поднял голову и с трудом смог разглядеть свое рабочее место с панелью управления, расплывающуюся и переливающуюся разными цветами.

       – Дир, – услышал я, – Ты в порядке? Ты сможешь сам выбраться оттуда?

       Я посидел немного в согнутом положении и начал потихоньку вылезать из кресла, передвигая ноги на правую сторону.

       – Дир. Ты меня слышишь?

       Но я уже начинал подниматься на ноги.

       – …Он встает… – послышалось где-то отдаленно в колонках.

       Мой слух тоже понемногу прояснялся. Выравнивался спектр восприятия частот. Уходил шум. Отходили на задний план басы, а высокие частоты вылезали на первый план – и мне почему-то такое восприятие нравилось больше.

       Преодолевая невероятную слабость, с трудом переставляя непослушные ноги, кое-как держа равновесие, цепляясь руками, словно граблями, за металлические перила, я медленно, но продвигался к выходу.

       Вокруг меня носились голоса и множество непонятных звуков, но ко всему этому я уже привык.

       Наконец, я вышел из информационного поля, переступив красную линию, и упал возле стены.

       Я задыхался и мне сложно было бороться с пожирающей меня слабостью.

       Через некоторое время, в ответ на вопрос о том, смогу ли я сам спуститься, я подполз на корячках к лестнице и начал осторожно слезать  вниз по ней, словно растекаясь по прутьям густой аморфной массой.

       – Держите его…

       Но я уже стоял ногами на матрасе, продолжая руками цепляться за лестницу.

       – Садись, Дир, – беспокойным голосом сказал мне доктор Клокс, указав на коляску, которую подкатили к матрасу.

       – Нет! – крикнул я, – Нет, я не сяду!

       Я отмахнулся руками от назойливых врачей и попытался отойти в сторону.

       – Нет!

       – Дир…

       – Нет!...

       – Дир, успокойся…

       – Я не буду сидеть!...

       – Дир…

       – Я не буду сидеть! Я пойду ногами!

       – Хорошо, хорошо, Дир. Успокойся.

       Я поволок свое тело неровными шагами, коряво переставляя ноги, держась за санитаров.

       Мне уже начали мерещиться странные картины. Головокружение и помутнение сознания притупляло способность здраво мыслить. Мне стало казаться, что мои ноги действительно, словно размякшая резина, растекаются подо мной. Где-то в стороне от меня пролетело нечто пугающее. А на стене сидел огромный,  диаметром в несколько метров, мохнатый паук, со склизкими длинными и такими же мохнатыми, но почему-то человеческими ножками, и из его огромных челюстей, капая на пол, лилась едкая ядовитая слюна. Он сидел на паутине и словно смотрел на меня, выжидая момент, чтобы наброситься.

       Я понимал, что все это не реально. Я понимал, что все это просто галлюцинации и мне нельзя сейчас доверять своему разуму. Мое восприятие было искажено.

       И я уже не паниковал, как в прошлый раз. И, хотя мне и тяжело было контролировать свои эмоции, но я старался относиться ко всему, что видел, слышал и ощущал, как к некому забавному сновидению, которое, правда, больше было похоже на какой-то кошмар.

       Не знаю, сколько времени я провел в состоянии сна в госпитале, поглощая через катетеры снотворное. Несколько раз я просыпался в бреду от кошмаров и не мог отличить реальность от сновидений. Мне виделись яркие, но поражающие своей неестественностью и безумностью вещи, но у меня не было сил даже на то, чтобы кричать. Я просто бездейственно наблюдал за тем, какие ощущения вызывает у меня окружающая действительность, ужасаясь тому, насколько сильно она может искажаться. Сквозь помутнение сознания и головокружение я пытался прочувствовать свое тело, но после того, как мои ноги показались мне сросшимися, руки – двумя корневыми отростками, а голова – медным чаном, наполненным водой, я решил отказаться от какого-либо анализа. Я просто погружался в бездну своих бессознательных страхов и иллюзий, стараясь полностью блокировать эмоции. К счастью я быстро засыпал….

       …Я снова очнулся в просторной прохладной комнате, светлой и приятно заставленной различными предметами интерьера. За окном пели птицы.

       Я повернулся на кровати и попытался подняться, но тут же ощутил невероятную тяжесть и сильную головную боль. Я повернулся на бок, опустил ноги с кровати, и медленно, сначала согнувшись и положив грудь на колени, потом, начиная выпрямляться, принял все-таки сидячее положение тела.

       Такой слабости я не испытывал еще никогда в жизни. Я не мог удержать голову на плечах и расправить руки. Я качался из стороны в сторону и был не в состоянии четко определить положение своего тела в пространстве.

       Я посидел так немного и в бессилии рухнул обратно на подушку.

       Через некоторое время в комнату, улыбаясь и, как будто испуская какой-то лучезарный поток положительной энергии, зашла девушка. Она принесла этот поток с собой и озарила им мою спальню. Мне даже показалось, что я тоже стал улыбаться.

       – Привет. Как себя чувствуешь?

       Она почему-то показалась мне какой-то странной. Ее лицо было немного необычное, хотя и довольно привлекательное. Подобная противоречивость впечатлений давила на мозги и вызывала какое-то напряжение. Мне стало неприятно, несмотря на то, что девушка мне в чем-то понравилась. Но я понимал, что просто никогда еще не встречал подобное лицо в своей жизни, а мое искаженное восприятие может вызвать у меня сейчас какие угодно ощущения, даже самые идиотские.

       Я попытался что-то ответить на тот ее стандартный вопрос, но потом решил не напрягаться.

       – Давно проснулся? – весело спросила она.

       – У меня кружится голова, – ответил я хрипло, немного помедлив.

       – Ничего. Это пройдет. Тебе нужно окрепнуть. Ты еще слаб, – она села ко мне на кровать.

       Я долго смотрел ей в глаза. Потом без эмоций, не отрывая взгляда, промычал:

       – Угу.

       – Меня зовут Кларисса. Я буду за тобой ухаживать, – улыбаясь и испуская все тот же лучезарный поток какой-то положительной энергии, ласково произнесла она.

       Я продолжал без эмоций смотреть ей в глаза. Через несколько секунд, все так же, не отрывая взгляда, я снова промычал:

       – Угу.

       И продолжил без эмоций тупо смотреть ей в глаза.

       Через несколько дней я все-таки встал с кровати и начал периодически прогуливаться по дому, медленно обходя этаж и иногда выходя на улицу.

       Кларисса действительно ухаживала за мной, одаривая своей лаской и заботой.

       Постепенно в дом начали съезжаться и другие люди. Их было немного, всего несколько человек и они приезжали по очереди. Но их было достаточно, чтобы обеспечить мне небольшой социальный круг и общение, без которого человек начинает деградировать.

       Существовало одно важное правило – индьюзеры никогда не общались между собой. И в лаборатории делали все возможное, чтобы исключить их возможные контакты друг с другом. При прохождении реабилитации индьюзер должен был общаться с обычными людьми – чтобы при желании вернуться в обычный мир и не остаться социально отчужденным.

       Я действительно чувствовал, как реабилитация расслабляет меня, приводит в порядок нервы и успокаивает. Я замечал, что мое сознание постепенно начинало проясняться, и я больше стал доверять восприятию окружающей меня действительности, возвращаясь в реальность.

       Однако я не видел того полного восстановления, которое мне было необходимо. Я по-прежнему ходил, словно в каком-то тумане. У меня сильно кружилась голова. Я страдал от постоянных мигреней. Частые приступы страха и сильного беспокойства загоняли меня в угол и заставляли трястись всем телом, вжавшись в стены. Меня все время тошнило. И еще меня повсюду сопровождал этот навязчивый тошнотворный сладковатый запах. Мое тело так же было ослабшим и я не мог в полной мере двигаться так, как хотел. Физическое здоровье, как впрочем, и психическое оставляло желать лучшего. Я словно разваливался на части, осыпаясь и оставляя после себя песчаную дорожку. Я уже забыл, когда в последний раз чувствовал себя так, как в моем понимании было хотя бы приемлемо. Я оставался в каком-то помутнении и мир казался каким-то затуманенным и неясным. Его очертания были нечеткими. Все было как в каком-то бреду. Я как будто сидел в какой-то невидимой клетке – клетке даже не из прутьев, а из некой тяжелой, зыбучей, давящей своей огромной массой, материи. Я никак не мог прорваться сквозь эту толщу страха, дезориентации и непонимания, невозможности осознания своего собственного бытия. Я не мог осознать, что реально происходит с моим телом, моим разумом, моей душой. Казалось, я уже ничего не мог контролировать. Я как будто утопал в пучине отчаяния, погружаясь на дно, не имея сил сопротивляться огромному весу этой тяжелой беззвучной неощутимой, но невероятно плотной и не проглядываемой пустоте, под давлением которой начинал задыхаться и исчезать.

       Я плохо спал. Мне постоянно снились кошмары. Я просыпался по ночам от собственных криков, и потом подолгу не мог отличить реальность от сновидений. Иногда в комнату вбегала Кларисса или кто-нибудь другой и ему приходилось приводить меня в чувства, тряся за плечи и шлепая по щекам. От того, что я не высыпался ночью, мне приходилось спать днем – из-за этого я часто терялся во времени и путал вечер с утром, не в состоянии проанализировать в какой части суток я нахожусь.

       Однажды мне приснился маленький человек, точнее даже не человек, а его обрубок. У него не было головы, руки были только по локти, а ноги – до колен. Все его конечности, включая шею, постоянно кровоточили и были видны свежие следы рассеченной, но уже немного ссохшейся плоти. Он не был похож на человека – скорее он ассоциировался с какой-то тушей, как с тушей животного, например. Это был обрубок, который не мог в принципе существовать. Именно это и приводило в ужас. Я не знаю, как он держал равновесие и стоял на кровоточащих коленях. Он не мог говорить, так как у него не было головы, но он все понимал, все слышал и видел. Он хотел обнять меня, но мне стало мерзко и противно. Я проснулся в холодном поту и с криком, и потом меня пришлось приводить в нормальное состояние сразу нескольким людям, с включенным светом в моей спальне.

       Иногда у меня случались резкие приступы невыносимой головной боли. В одном из таких случаев я помню, как шел по дому, приближаясь к входной двери. Меня неожиданно охватила сильная слабость, и череп словно сжали тисками. Я расплылся по стене и, тяжело повалившись на пол, начал кричать от боли. Меня заметила Кларисса и побежала звать врачей. Они всегда присутствовали в доме, но оставались незамеченными мной, существуя в каком-то своем мире, и появляясь только в крайнем случае.

       Я понимал, что второе восхождение окончательно сорвало мне нервную систему и надломило психику. Оно словно высосало из меня последние остатки сил, какие только были. Оно истощило меня, оставив лишь пустоту и озадачив осознанием этой пустоты.

       Я уже проходил курс реабилитации, и тогда мне показалось, что я восстановился и у меня появилось достаточно энергии, чтобы жить и работать дальше. Но сейчас я не видел конца и края своей реабилитации. Я не мог вернуться в нормальное состояние. Я уже не мог стать прежним – тем, кем когда-то являлся. Я уже не мог снова стать тем индьюзером, который способен был повлиять на человеческое сознание и изменить жизни многих людей. Я превратился в какого-то калеку, инвалида, который не мог вести даже самый простой образ жизни, и был обречен остатки своих дней доживать в постоянных головокружениях, мигренях, слабости и нервных срывах.

       Доктор Клокс не жил в доме. Я это знал точно. Он лишь приезжал периодически, чтобы проведать меня и зафиксировать мое состояние, пронаблюдав за ходом лечения. Он пытался мне помочь. Он давал установки врачам. Прописывал новые лекарства. Применял новые методы.

       Но мне почему-то казалось, что все это было уже бесполезно. У меня не было сил бороться за свое выздоровление. Тем более, что я все равно не видел в этом особого смысла. У меня не было уже никаких перспектив. Я не мог ни остаться индьюзером, ни вернуться к нормальной жизни в социуме. Меня тошнило и от того, и от другого. И – и то, и другое было для меня слишком сложно и непреодолимо.

       – Ты поправишься, Дир. Не паникуй. Реабилитация проходит не быстро, она бывает долгой, – убеждал меня доктор Клокс, – Но ты все равно восстановишься. Нужно только время.

       – Док. Док, – улыбался я, – Прошел уже почти год. И я до сих пор не могу придти в себя. У меня по-прежнему кружится голова. У меня по-прежнему слабость. Меня постоянно трясет. Меня постоянно тошнит. Я хожу как в тумане. Как в каком-то аду. И постоянно этот ужасный сладкий невыносимый запах.

       – Дир, тебе просто нужно время. Это все постепенно пройдет. Восстановление иногда проходит годами…

       – Я не могу по нормальному общаться с людьми, – продолжал я.

       – Ты же общаешься со своими друзьями – с теми, кто живет с тобой здесь, в доме.

       Я усмехнулся.

       – Док! – воскликнул я, – Причем тут это! Это другое! Вы прекрасно понимаете, что я не могу сейчас, например, выйти в город и начать жить там среди незнакомых мне людей. Снимать квартиру, устраиваться на работу, ходить по магазинам…

       – Дир, – перебил меня доктор Клокс, – Но ведь это уже было раньше с тобой. Ты ведь уже однажды прошел через это. Все было то же самое. Ты помнишь? Мы проходили реабилитацию в городе. Ты прошел тогда – пройдешь это и сейчас. Ты ведь тогда смог адаптироваться.

       Я посмотрел в глаза доктору Клоксу, улыбнулся и, выдержав паузу, медленно покачал головой.

       – Если бы это действительно было так – я бы не вернулся в лабораторию.

       Казалось, доктор Клокс ничего не мог возразить на это. Он устало откинулся на спинку стула и продолжал смотреть мне в глаза.

       – Тебе просто нужно время – пойми, – спокойно произнес он.

       Все же он не мог позволить мне переспорить его. Он обязан был меня убедить.

       – Я не смогу вернуться к нормальной жизни, – ответил я, – Я не смогу жить среди обычных людей в обычных условиях. У меня не получилось этого тогда – не получится и сейчас… тем более, сейчас.

       Доктор Клокс вздохнул.

       – Тогда оставайся у нас. Мы тебя вылечим. Будешь продолжать работать на лабораторию.

       – Но я не могу больше быть индьюзером! – закричал я и остановился, сделав паузу, – Я не могу больше! Я не перенесу третьего восхождения! Третьего я не перенесу! – я нервно впился пальцами в висок, словно втирая в него какую-то мазь, и закачал головой, едва не срываясь на плачь, – Я не могу быть индьюзером больше, док! И я не могу адаптироваться к обычной нормальной жизни! Я не могу ни того, ни другого! Я не могу принадлежать ни тому миру, ни этому, – я снова сделал паузу и закончил: – …Я не перенесу третьего восхождения…

       Доктор Клокс тоже выдержал паузу, выслушав меня. Затем он наклонился ко мне и произнес:

       – Дир. Но ты хотя бы осознаешь это все. Значит, ты способен анализировать – а это значит, что ты остался нормальным человеком. Значит, ты не безнадежен. Значит, ты не настолько болен, как тебе кажется. Тебе просто нужно время, чтобы восстановиться. Просто время, Дир, и все. Безусловно, последнее восхождение тебя сильно потрепало. Ты истощен, измотан, ты болен. Но ты не сломался, Дир. Восхождение не сломало тебя. Ты остался самим собой – у тебя нет необратимых изменений личности. Ты остался тем же Дириусом, которого я знал раньше. А, значит, тебе просто нужно время. Это обратимые процессы, Дир. Рано или поздно ты придешь в норму.

       С доктором Клоксом бесполезно было спорить. Я, видимо, забыл: это же была его работа, он был профессионал.

       Но меня почему-то все это не убеждало.

       Я сидел в мягком удобном шезлонге на берегу моря и наблюдал за тем, как мои… друзья по своей должности… играют в волейбол. Рядом со мной в таком же шезлонге сидела Кларисса в открытом купальнике. С моря дул приятный ветерок. Ярко светило Солнце. И мои глаза развлекались тем, что фиксировали бесчисленное разнообразие различных движений – людей, предметов и перемещений масс песка, разбрызгиваемого ногами игроков по всему пляжу.

       Видимо у меня был совсем уж жалкий вид, раз Кларисса решила обратиться ко мне с таким заботливым и участливым выражением лица.

       – Как твое самочувствие? Ты что-то грустишь сегодня весь день.

       Я посмотрел на нее и, отвернувшись, слегка ухмыльнулся.

       – Привыкаю к новой жизни, – ответил я.

       – К новой жизни? – переспросила она после долгой паузы.

       Я снова посмотрел на нее.

       – Да, к новому состоянию, – спокойно произнес я, отвернувшись, – Видимо теперь это навсегда.

       Кларисса снова выдержала паузу и, продолжая смотреть на меня, сказала:

       – Врачи говорят, что тебе лучше. Тебе просто нужно время, чтобы восстановиться. Со временем и все системы организма придут в норму.

       Я спокойно рассмеялся.

       – Да ладно, успокойся, – без злости произнес я, – Все равно это не твои проблемы, – хотя в самой моей фразе уже был вызов.

       – Дир… Это мои проблемы. Я ведь твой друг, – слегка удивленно ответила Кларисса.

       Я пристально посмотрел на нее.

       – Это не твои проблемы. Это просто твоя работа, – сказал я и отвернулся.

       Кларисса немного нахмурилась и наклонила голову.

       – Что ты такое говоришь, Дир?

       – Да ладно, – спокойно ответил я, потирая пальцами ладонь, – Я – индьюзер. Ты занимаешься моей реабилитацией. Это твоя работа.

       Наступила пауза.

       – Ты не прав, Дир. Дело не в работе, – растерянно произнесла Кларисса.

       Я покачал головой, слегка скривившись в циничной улыбке.

       – Я индьюзер, проходящий реабилитацию после выполнения задания. Ты работаешь на лабораторию. Это просто отлаженная система. Ты – часть этой системы. Вот и все.

       Кларисса слегка сжала губы трубочкой и как-то странно посмотрела на меня.

       – Я не просто часть системы. Ты, видимо, перегрелся на солнце, Дир. Я принесу тебе коктейль.

       Она встала и, перед тем как отойти, серьезно, но в тоже время очень легко, произнесла:

       – Никуда не уходи, Дир.

       Через минуту она вернулась с коктейлем и поставила его на столик.

       Затем она наклонилась ко мне, упершись руками в подлокотники моего шезлонга, и, пристально посмотрев мне в глаза, размеренно произнесла убедительным тоном:

       – Ты только что обидел меня, Дир. То, что ты говоришь – это не справедливо. Ты не имеешь права так говорить. Я делаю это не из-за работы, и, тем более, не из-за денег. Да, ты индьюзер. И я помогаю тебе проходить реабилитацию. И я делаю это, потому что уважаю тебя, потому что уважаю твой труд и твою работу. Я уважаю то, на какие жертвы тебе пришлось пойти. И то, в каком состоянии ты сейчас находишься – это последствия твоей работы. Именно поэтому я считаю, что ты достоин особого внимания и уважения. Именно поэтому я здесь, и я помогу тебе пройти весь этот путь до конца. Потому что я твой друг, Дир, и я люблю тебя, люблю, как друга, и мне не безразлично, что с тобой будет дальше. И даже не пытайся – ты не сможешь от меня избавиться.

       Она нежно коснулась своей ладонью моей левой щеки и затем поцеловала в правую щеку.

       Потом она резко выдернула меня из кресла и потащила к волейбольной площадке.

       …Надо было отдать должное этой девушке. Она действительно профессионально выполняла свою работу. И в лаборатории по-настоящему качественно подбирали кадры.

       Но, не смотря на все это, я не видел для себя дальнейшего смысла в  прохождении реабилитации. Я знал, что я точно не вынесу еще одного восхождения. Я не хотел заново проходить весь этот ад. И возвращаться к нормальной жизни я, тем более, уже не мог. Я не мог заново проходить адаптацию в городе, в социуме. Это было бесполезно. Тем более, что я и вернулся к своей работе, потому что однажды уже понял, что не в силах этого сделать. Меня бросало в дрожь от одной только мысли – что будет потом, когда реабилитация закончится? Что? Что? Что? Я зашел в тупик, из которого не было выхода. Я гнил в этом тупике. И мне это уже до смерти надоело…

       Дом и земля, на которой я находился, были огорожены забором. Естественно, это была не тюрьма. Просто я не хотел лишний раз тратить свои, и так на ладан дышащие, нервы на объяснения с врачами, доктором Клоксом или даже Клариссой. Тем более, что я понимал – доктор Клокс не позволит мне так просто уйти. Он не имел права держать меня. Но и позволить уйти – он мне тоже не мог. Так что в этом плане, возможно, это была и тюрьма, просто в другом, менее привычном виде – состоящая не из камеры, надзирателя и колючей проволоки на заборе, а из обстоятельств и определенных связей между людьми.

       Выждав момент, когда мне удалось остаться наедине с этим забором и  вырваться из-под ненужного контроля и надсмотра, я, набравшись смелости и собрав все остатки физических сил и концентрации, совершил свой побег, не без труда перебравшись через заграждения.

       Пусть и со слезами на глазах и с невыносимой горечью в сердце, покидая то единственное место, к которому я сейчас был привязан и где меня хоть кто-то и хоть по каким-то причинам ждал, но я все же выбрался на путь, который должен был привести меня к свободе.

       Я уходил, оставляя после себя некий след – некий шлейф, определенный набор – изменений в этом мире… изменений, которые мне удалось произвести, когда у меня еще были на это силы. Я уходил, оставляя после себя воспоминания в сознаниях некоторых людей, которые не слишком были ко мне привязаны. Я уходил… уходил красиво, но беззвучно… и почти незаметно, не претендуя больше ни на что в этой жизни. В том числе – не претендуя и на то, чтобы меня провожали.

       Преодолевая головокружение и невыносимую слабость, задыхаясь и пытаясь успокоить свое разбушевавшееся сердце, и будучи не в силах этого сделать, терпя его – сердца – разрывающие грудь, частые удары, но я все же добрался до дороги.

       Каким-то чудом я поймал машину. Несмотря на мой, мягко говоря, странный и жалкий вид, меня подбросили до города. Всю дорогу меня укачивало и мутило. Видимо, мой вестибулярный аппарат окончательно “разболтался”. Один раз я попросил остановиться, потому что меня начало тошнить. Но зато когда меня вырвало, я почувствовал облегчение, подумав, что уж теперь-то не будет никаких преград, чтобы мне попасть в мегаполис. Мегаполис – то место, где я точно знал, что никому не буду нужен, никто не обратит на меня своего внимания, никто не попытается мне помочь, и больше не будет никаких связей, которые могут мне помешать и не позволить вырваться из этой клетки, которую называли жизнью.

       Попав в большой город, я стал без причины слоняться по улицам, шатаясь и пытаясь израсходовать остатки своих сил на поддержание более-менее здорового и непринужденного вида. Когда невозможно стало ходить по центральным улицам из-за внутреннего чувства смущения от того, как на меня, еле живого и жадно глотающего воздух, смотрят люди – я стал бродить по окраинам, держась за стены домов и подолгу просто сидя на земле в пыли.

       Мой расчет оказался вполне верным. Спустя сутки без еды, утомленный не привычной физической активностью и истощенный чрезмерной эмоциональной и психической перегрузкой, и, что самое главное, без лекарств и стимулирующих деятельность организма препаратов – я был полностью обессилен и даже с трудом мог передвигаться. Я только ползал, задыхаясь в пыли, в грязи, и у всех, проходящих мимо, вызывал лишь отвращение.

       Мои головокружения и головные боли приняли такие формы, что я уже с трудом мог различать силуэты людей, окружающих меня на улице.

       Но мой мозг разрывала только одна мысль, продолжая долбить сознание своей настойчивой, но очевидной неоспоримостью: “Я не вынесу третьего восхождения. Я не вынесу третьего восхождения. Не вынесу. Не вынесу. Не смогу. Просто не смогу. Не смогу снести груза и нестерпимого ада третьего восхождения!”

       Я чувствовал себя словно выжатым, истощенным, израсходованным и бесполезным… Безнадежным… Конченным…

       У меня больше не было сил продолжать свой жизненный путь, и я не видел источников, из которых я бы мог их – эти силы – восполнить.

       Я должен был закончить все именно так. Другого выхода не было.

       Я уже не помню, как я оказался в грязи, насквозь промокшим, утопающим в какой-то луже то ли дождевой воды, то ли собственной мочи, я умирал, отпуская на волю из своих легких свои последние дыхания…

       …Но вдруг – словно нечто неожиданно появившееся совершенно не к месту и не в то время – вдалеке показалась женщина, выезжающая с какой-то  коляской из-за угла серого дома…

       …Это было словно какая-то иллюзия. Словно какой-то мираж…

       …Женщина и кресло-коляска. Инвалидное кресло-коляска…

       …Я напряг свое зрение, преодолевая головные боли…

       …Я увидел, что женщина была очень печальна… А в коляске сидела ее дочь… Она была инвалидом…

       …Я моментально прочел ее мысли и всю нужную мне информацию… Я ведь все-таки был индьюзером…

       …Неизлечимая болезнь… Пожизненная инвалидность… Боль… Отчаяние… Желание бороться… И снова отчаяние… Желание жить… И снова… отчаяние…

       …”Ну, – подумал я, – кое-какой фокус я все-таки еще помню”…

       …Я протянул ладонь и убедил женщину подойти ко мне… Без слов… Только мыслями… Просто потоком информации…

       …Женщина, безоговорочно повинуясь, подкатила коляску со своей дочерью…

       …Она стояла передо мной, молча, сжимая ручки коляски, как будто все понимая и совершенно не удивляясь ни чему происходящему… а просто ожидая…

       …”Хочешь видеть ее здоровой?” – подумал я…

       …”Умоляю” – только лишь донеслось до меня из глубин сознания… донеслось тихо и спокойно, словно стоя на коленях и робко поднимая прижатые друг к другу ладони… но устало и чуть ли не срываясь на крик…

       …Мне всегда казалось, что в этом мире, наполненном болью и отчаяньем, постоянными трагедиями и страданиями, мы можем остаться в его памяти, только лишь изменив его…

       …Я знал, на что потратить ничтожные остатки своих последних сил… Кое-что я все-таки умел… Я ведь был индьюзер…

       …И мне действительно нравилось такое завершение моего жизненного пути…

       …Я протянул руки и прикоснулся к мертвым ногам девочки… Теперь и отныне – мертвым только лишь до этого момента…

Золотой Светоч.

       Длинные тонкие пальцы, испускающие некий невероятный, приятного оттенка, свет, осторожно касались каменной материи – осторожно, словно соприкасаясь с какой-то очень древней реликвией, имеющий глубокий мистический смысл. Эти пальцы водили по камню, и как будто впитывали в себя истории прошлого – всасывали дух некогда забытых легендарных событий, насыщались знанием, которого жаждали долгое время.

       И это был не просто камень – это была скульптура, высеченная из гранита, одной из самых твердых пород – это был памятник, как знак уважения и почитания чьей-то прожитой жизни. И, казалось, только эти тонкие пальцы сейчас могли понять истинный смысл этой жизни.

       Здесь, на центральной площади города, находящегося глубоко под землей, в прекрасном саду перед ратушей стояло множество таких памятников – множество подобных жизней, запечатленных в камне.

       Город помнил своих героев и заботился о том, чтобы каждый житель имел возможность ознакомиться с его историей. Здесь, в саду, всегда поддерживались чистота и порядок. Специально нанятые слуги постоянно следили за сохранностью и красотой архитектурного ансамбля, периодически облагораживая его. Удобно проведенные тропинки, заботливо расчищались. Вовремя подстригалась трава.

       Лайнис, чьи пальцы с таким благоговением сейчас впитывали в себя истории, хранимые этими каменными скульптурами, любил это место. Юноша, сам происходящий из семьи каменотеса, часто приходил сюда в свободное от работы время. Казалось, здесь он  соприкасался со своей мечтой, ощущал ее, как реальность – и растворялся в ней.

       – А, вот ты где! – послышался сзади знакомый голос.

       Юноша оглянулся.

       – Лайнис, я, конечно, понимаю, что хотя бы раз в год каждый уважающий себя Светоч должен пройтись по этому великолепному саду и глубоко-глубоко задуматься над смыслом своего бренного, но прекрасного существования, и вспомнить своих великих героически умерших предков, и облапать все монументы, считая, что они дают ему какую-то силу, но… похоже, что у тебя уже началась серьезная патология.

       Лайнис улыбнулся и покачал головой.

       – Я тоже рад тебя видеть, Фито. – произнес он.

       – Послушай, дружище, ты начинаешь меня беспокоить. Я надеюсь, ты еще не сошел с ума. Мне не хотелось бы увидеть тебя среди той кучки юродивых, что бродят по ночам у южной каменоломни.

       – Я не сошел с ума. – все также снисходительно улыбаясь и качая головой, тихо ответил Лайнис. Фито был его близким другом, и мечтательный юноша уже давно перестал обращать внимания на его насмешки.

       – Мне кажется, ты проводишь здесь слишком много времени. Твой отец заждался тебя дома и послал меня найти тебя. Я сразу понял, от куда нужно начинать поиски.

       – А что ему нужно? – спросил Лайнис.

       – Не знаю. Но он зовет тебя домой. Завтра в городе праздник. Может, твой отец готовит что-нибудь по этому случаю.

       Фито обнял юношу за шею и повернул его в сторону выхода из сада.

       – Пойдем. – произнес он – Чего ты опять такой угрюмый?

       – Мне не дает покоя это место? – ответил Лайнис, оглянувшись по сторонам. – Эти памятники поставлены в честь Светочей, которые вышли из города, чтобы осветить мир своим сиянием. Они умерли, как герои. И их помнят, как героев. И в честь памяти о них делают скульптуру из гранита. Такова многовековая традиция…

       – Да знаю я, знаю. – перебил Фито, продолжая вести своего друга домой, обнимая его за шею. – Но эта традиция прошлого. Сейчас такого уже не делают. Никто не будет ставит тебе памятник, это никому не нужно. Эта традиция уже давно не соблюдается. – Фито встревожено посмотрел на своего друга. – Надеюсь, ты не собираешься уйти из города.

       Юноша улыбнулся.

       – Знаешь, существует такое поверье, – начал он, – что Светоч, умирая во тьме, превращается в золотую руду и растворяется в земле. Здесь в городе это невозможно, но на поверхности – окруженный тьмой…

       – То-то в наших шахтах осталось так мало золота. – поспешил ответить Фито. – Это всего лишь поверье. Надеюсь, ты не всерьез убежден в этом.

       Лайнис ничего не ответил. Он только вновь улыбнулся и грустно задумался.

       – Мне кажется, мы что-то упустили, Фито – что-то важное. – произнес он, медленно двигаясь к дому со своим другом. – С нами со всеми что-то не так.

       …Где-то высоко на поверхности земли, в одном из карьеров по добыче очередного ценного металла, чьи-то грязные израненные и мозолистые руки, закованные в тяжелые цепи, сжимали деревянную рукоятку, заостренного с одной стороны, железного молота. Эти руки, рожденные в цепях, прожили в них всю свою жизнь, сменяя одни на другие – более подходящие по размеру, они выросли в этих цепях, и умрут в них, возможно даже, именно в этих самых, и возможно даже, очень скоро. Эти руки, продолжая сжимать деревянную рукоятку все того же, заостренного с одной стороны, железного молота, поднимали его высоко вверх и с силой, а, возможно, уже просто от бессилия, резко опускали на землю – твердую каменистую почву. Удар, отдающийся в руки – невероятная дрожь, быстро расходящаяся по всем одеревеневшим, и уже почти бесчувственным, пальцам – пальцам, не чувствующим боли, привыкшим к боли, и привыкшим даже к той самой дрожи. И эти пальцы продолжали сжимать деревянную рукоятку молота, и руки вновь поднимали его высоко над головой и снова, теперь уже точно от бессилия, резко опускали его вниз – и снова удар. И снова дрожь – эта болезненная дрожь, отдающаяся в пальцы, которая делала их все более бесчувственными, с каждым разом. И так весь день, и каждый день, и каждый месяц, а за месяцем – год. И так всю жизнь. Он родился рабом, он вырос рабом, он сейчас раб, и так рабом и умрет. И вся его жизнь определяется лишь тем, сколько ударов молотом он сделал, сколько телег с камнями он вывез, сколько прошел шагов в цепях, и сколько ударов розгой получил по спине.  

       Ко всему можно привыкнуть. И со временем пальцы немеют и перестают чувствовать боль. Со временем, кандалы перестают натирать кожу на запястьях и на лодыжках, появляются мозоли – даже не мозоли, а просто грубая корка омертвевшей плоти. К этому можно привыкнуть – ко всему можно привыкнуть. В конце концов, тебя кормят, тебя обеспечивают жильем, тебя защищают от опасностей, от диких зверей – в конце концов, ты ведь живешь. Но что есть твоя жизнь? Чем она определяется?.. Она определяется лишь тем, сколько ударов молотом ты сделал…

       Это рабство. Из него невозможно выбраться. Из этого карьера невозможно выбраться. Вокруг – куча надзирателей. А за пределами рудника – водная преграда. Река, в которую нужно прыгать со скалы. А если повезет и не разобьешься о камни – вокруг густой темный лес, хранящий в себе множество опасностей. В нем страшно и много хищников, а ночью можно замерзнуть. А за лесом – Долина Тьмы – долина смерти, в которой нет света. Там невозможно найти дорогу – там всегда мрак, всегда темно. Но все же там есть дорога, ведущая в Страну Свободы. Но какой от нее прок, если ее все равно невозможно разглядеть – в Долине Тьмы нет света!

       Это значит, что побег закончится смертью. Это неизбежно и вполне предсказуемо.

       Сейчас у него есть хотя бы его собственная жизнь. А там – он потеряет даже это. Но чем определяется его жизнь?.. Она определяется лишь тем…

       Ко всему можно привыкнуть. Человек ведь ко всему приспосабливается.

       – Нет. – тихо произнес Раб и выпрямил спину. – Приспосабливается животное. Человек – живет.

       Онемевшие пальцы снова сжали рукоятку железного молота. Руки высоко подняли его над головой и, теперь уже с силой, ударили заостренным концом по тяжелой цепи, сковывающей ноги. Затем снова подняли – и снова удар. Никогда еще его пальцы не испытывали такого наслаждения от этой болезненной дрожи. Никогда еще его сердце не билось так часто, качая кровь с новой силой, насыщаемой адреналином.

       Но это была крепкая цепь. С нескольких раз ее не разбить. Однако – это все же возможно. Теперь, делая это, Раб понимал – это возможно. И с каждым новым ударом он понимал это все сильнее.

       Но вот где-то недалеко показался надзиратель. В его руке была огромная тяжелая плеть – такая же огромная, как и он сам. При желании этой плетью он мог с одного удара размозжить голову. Это был не надзиратель, это была машина для убийств – убийств таких непокорных, как он – как этот Раб. Осознание этого заставило Раба с еще большей силой бить по железной цепи – с еще большей яростью, не взирая ни на боль, отдающуюся в ноги, ни на страх оказаться под ударом огромной тяжелой плети – не взирая ни на что.

       Надзиратель приближался. Он заметил необычное поведение Раба. Он с интересом присмотрелся к нему, и пошел в его сторону.

       – Хэй! – окликнул он, подойдя к Рабу и встав у него за спиной. – Что это ты делаешь?

       Последний удар, и железный молот, высекая искры, разбил цепь на две части.

       “Успел” – только мелькнула мысль в голове Раба. Он еще крепче сжал пальцами деревянную рукоятку и, резко развернувшись, с невероятной силой вынес свой молот вперед.

       Мелькая своим блестящим острием, молот с удивительной легкостью вошел в шею надзирателя, раздробив его ключичную кость.

       Надзиратель упал.

       Собрав остатки сил, Раб, как пружина, вылетел из карьера на поверхность.

       Его заметили не сразу. Не сразу подняли тревогу. Это дало Рабу немного времени.

       Он бежал. Бежал так, как никогда еще не бежал. Вскарабкиваясь по пригоркам, преодолевая стены камней и руды, он все выше выбирался на поверхность. Не обращая внимания на цепи, бьющие по ногам, он рвался на свободу.

       Наконец, он добежал до края пропасти и остановился. Внизу текла река. Нужно было прыгать. Но так высоко!..

       – Что теперь, Раб? – насмешливо послышалось сзади. – Ты разобьешься, если прыгнешь. А если и нет – дальше темный лес. Ты станешь обедом какого-нибудь медведя или стаи волков.

       Раб оглянулся. К нему медленно, даже не бегом, а развязным шагом, приближались надзиратели – с плетками, с дубинами. Злобно скаля зубы, они упивались наслаждением от своей правоты.

       Теперь, видя их лица, Раб даже не задумывался, что ему выбрать. Он ближе подошел к краю пропасти и прыгнул вниз.

       – Лучники! – крикнул один из надзирателей.

       – Не стоит. – остановил его другой и усмехнулся. – Он все равно не выживет. Не тратьте на него стрелы.

       …Громкая веселая музыка, звучащая на Площади Радости, мощной волной расходилась по всему городу, проникая в самые узкие и темные переулки, отражаясь эхом от стен домов, захватывала каждого жителя и заставляла пускаться в пляс. Яркие вспышки фейерверков то и дело освещали собой серебряный купол, грозно нависающий высоко над головами сотен тысяч Светочей. Хлопки взрывов гулко разносились по всему металлическому каркасу, заставляя его резонировать и издавать очень специфические, но довольно приятные звуки. В Городе Света был праздник. Жители бегали по улицам, радостно распевая песни, и водя хороводы. Дети визжали от восторга, а взрослые стремились  уподобиться детям, беззаботно предаваясь веселью и всецело вверяя себя его власти.

       Лайнис грустно бродил между домами, стараясь оставаться в стороне от этих празднеств. По началу он просто не обращал внимания на то, что происходило вокруг него, но потом его все это начало раздражать. Весь этот фейерверк, и вся эта громкая музыка, яркие огни – раньше он любил это, но теперь – яркие вспышки света резали глаза, громкая музыка давила на уши.

       “Мы что-то упустили. – думал про себя юноша. – Что-то не так со всеми нами. Чего-то не хватает”.

       И вроде бы все было хорошо. Город процветал, развивался, люди были счастливы, но была какая-то пустота во всем этом благополучии. И, казалось, каждый житель города это понимал, понимал по-своему, это было видно в их взглядах, написано на их лицах – где-то в глубине их сердец была пустота, как будто их чего-то лишили, но все боялись в этом признаться, и старались заполнить эту пустоту весельем и радостью.

       Юноша вышел на Площадь – центральное место проведения всех праздничных мероприятий. Где-то здесь, во всей этой огромной толпе, веселился и его друг Фито.

       – Ла-а-айни-исс. – кто-то тяжело навалился сзади всем своим телом.

       “А вот и Фито” – уже понял юноша.

       – Лайнис, пойдем – разомнем косточки. – развязно протянул Светоч. Что ты опять как в воду опущенный.

       – Извини, я не хочу танцевать. – ответил юноша.

       – Да пошли. – настаивал друг.

       – Нет, не хочу.

       – Пошли, я говорю! – с силой потянул за собой Фито.

       – Я же сказал, не хочу! – раздраженно ответил Лайнис, резко вырвавшись из объятий своего друга.

       Фито недоуменно вытаращил глаза.

       – Ну, и черт с тобой. – сердито ответил он. – Я не позволю тебе испортить мне праздник. Но смотри у меня, мы с тобой еще поговорим.

       Светоч нырнул в веселящуюся толпу и мгновенно растворился в ней.

       Лайнис развернулся и пошел прочь.

       Как же ему надоели все эти веселья.

       Минуя несколько кварталов, он быстро оказался у себя во дворе.

       Он подошел к своему дому – прекрасный яркий, раскрашенный в теплые летние цвета, дом. Он открыл дверь и вошел внутрь – темная комната в миг озарилась светом. Дома никого не было, вся семья была на празднике.

       Лайнис постоял немного, о чем-то задумавшись, и решил идти на центральную площадь. Закрыв дверь, и унеся за собой весь свет, он одиноко побрел по узкой улочке, освещая своими шагами темные углы.

       Повсюду звучала музыка. Город со специально продуманным расположением домов не переставал удивлять своими акустическими эффектами. Но чем дальше юноша удалялся от Площади Радости, тем тише становились звуки веселья. Наконец, придя на центральную площадь, Лайнис окончательно перестал слышать уже надоевшую ему громкую музыку и крики толпы. Здесь, в саду перед городской ратушей всегда должна была сохраняться относительная тишина. Это место в некотором роде считалось священным в городе, и здесь проводились только важные торжественные мероприятия.

       Лайнис вошел в сад и остановился перед очередной скульптурой, являющейся знаком памяти и уважения чьей-то жизни.

       – Я так и знал, что ты пойдешь именно сюда. – послышался недалеко знакомый голос. Это был Фито. – Что с тобой происходит? – спросил он.

       Юноша покачал головой.

       – Я не знаю.

       – Послушай, Лайнис, у тебя просто хандра, или плохое настроение, или что с тобой? Ты становишься каким-то странным.

       – Странным? Это я становлюсь странным? А по-моему этот город становится каким-то странным.

       Юноша посмотрел в глаза своему другу.

       – Послушай, Фито, с нами со всеми что-то не так. С нами что-то не в порядке. Мы живем, развиваемся, но у нас как будто бы нет чего-то самого главного. Мы как будто что-то потеряли, что-то очень важное, что-то, что делает нас теми, кто мы есть.

       Лайнис вплотную подошел к Фито.

       – В этом городе есть какая-то пустота. – произнес он. – Как будто кто-то взял элемент общей системы и вырвал его, и на его месте ничего нет, а это меняет все. Пустота – она чувствуется повсюду. Она царит в воздухе. Она видна во взглядах людей. Она в каждом доме. Неужели ты не чувствуешь этого, неужели ты ее не ощущаешь?

       Фито смотрел на своего неугомонного друга и молчал. Он не знал, что ответить и только изредка сглатывал слюну и напрягал скулы.

      – Что есть твоя и моя жизнь, чем она определяется? – продолжал Лайнис. – Неужели только весельем, количеством праздников в году, количеством взрывов фейерверка под куполом? Или что? Что еще? Что – работа? Что? Семья? Каждый живет по стандартной схеме: рождается, растет, взрослеет, работает, заводит семью, рожает детей, воспитывает их, а потом в старости сидит на кресле-качалке с трубкой в зубах или вязальными спицами и наблюдает за тем, как резвятся его внуки – а потом умирает. А потом взрослеют его внуки и цикл повторяется. И Все! Неужели это все? Неужели больше ничего нет. Это вся жизнь. И твоя и моя жизнь – ни чем не отличается от остальных. Пройдет сотня лет, а о тебе никто даже и не вспомнит.

       Юноша на некоторое время замолк, пристально вглядываясь в глаза своего друга, и затем продолжил:

       – Вот ты, Фито, ты хотя бы помнишь своего прапрадедушку? Ты хотя бы помнишь, как его зовут? Его, вообще, хоть кто-нибудь помнит? Нет! О нем уже все забыли. И так будет с каждым из нас.

       Лайнис подошел к скульптуре.

       – Посмотри. – сказал он. – Эти люди запечатлены в камне, их жизни запечатлены в камне. Их до сих пор помнят, до сих пор знают их имена – потому что они что-то сделали в своей жизни. Они сделали что-то великое. Они герои. Скажи, неужели тебя устраивает твоя жизнь, неужели ты не хочешь чего-то большего?

       Фито устало посмотрел вверх  и покачал головой.

       – Послушай, Лайнис. Эта старая традиция, которую уже давно не соблюдают. Сейчас не ставят памятников, Лайнис. Это в прошлом.

       – Мы Светочи, Фито, мы испускаем свет. – как будто бы не слушая своего друга, продолжал юноша. – Мы живем под землей, не пользуясь дополнительными источниками освещения. Подумай, сколько мы могли бы осветить дорог, выйдя на поверхность земли. Мы могли бы светить людям. Подумай, сколько жизней мы могли бы спасти. Может быть, где-то нет света, может быть, где-то он очень нужен. Неужели ты не хочешь вырваться от сюда? Неужели ты не хочешь чего-то большего?

       Лайнис подошел к своему другу и, взяв его обеими руками за голову, пристально посмотрел ему в глаза.

       – Я ведь вижу, Фито, в твоих глазах – пустота. Все та же пустота. Она в глазах каждого Светоча в этом городе. Все хотят чего-то большего от этой жизни, но боятся. И ты тоже – ты тоже понимаешь, что наша жизнь – она определяется чем-то более значимым. Чем-то, что мы потеряли.

       Фито вырвался из рук Лайниса и отошел назад.

       – Чего ты хочешь?! – прокричал он. – Выйти на поверхность? Светить, там, где нет света? Светить там, где тьма? Зачем?!

       – Да потому что это… –  начал Лайнис и осекся.

       Наступила небольшая пауза.

       – Предназначение каждого Светоча? – прозвучал где-то рядом незнакомый голос.

       Друзья обернулись. Немного в стороне от них стоял один из Старейшин города – один из его правителей.

       – Ты это хотел сказать, Лайнис? – спросил он.

       – Да. – ответил юноша, немного помедлив.

       Старейшина посмотрел на Фито, мягко улыбнулся и произнес:

       – Позволь нам поговорить наедине.

       Фито ушел.

       Старейшина подошел к Лайнису и по-отцовски положил ему руку на шею.

       – Я знал, что рано или поздно, ты поймешь это. – начал он. – Твой отец уже говорил мне, что с тобой что-то не в порядке, что ты как-то странно себя ведешь. Я сразу же понял причину твоей грусти и задумчивости. Позволь, я расскажу тебе нашу историю с самого начала.

       Старейшина с Лайнисом медленно побрели вдоль тропинки, ведущей вокруг сада.

       – Когда-то – когда человеческий род потерял свет, мы были созданы, для того, чтобы освятить их жизнь – для того, чтобы люди окончательно не погрузились во тьму. Мы были созданы для того, чтобы помогать им. Это было наше призвание – предназначение нашей жизни. Это было в самой сути нашего бытия. И поначалу все шло хорошо. Люди ценили нас. Они были нам благодарны. Но человеческая природа испорченна – она эгоистична и непостоянна. – Старейшина глубоко вздохнул. – Кроме того, объединяясь в большие группы, люди перестают самостоятельно думать и идут на поводу у своих животных инстинктов. Люди стали использовать нас в своих целях. Они просто пользовались нами, как вещью. Они заставляли нас светить там, где им это было удобно. А там, где они не хотели видеть свет – они изгоняли нас. Потом люди стали издеваться над нами. А еще позже – открыто притеснять. Жестоко и надменно. Они превратили нас в своих рабов. Мы стали исполнителями их грязных и мерзких дел. Мы подчинялись их воле. А когда, они узнали, что Светоч, умирая во тьме, превращается в золото…

       – Так это правда? – перебил Лайнис.

       – Да. – ответил Старейшина. – И когда люди узнали об этом – они просто стали нас убивать. Убивать целыми группами. Началась война. Мы сопротивлялись. Мы больше не позволяли им господствовать над нами. Мы сами диктовали им свои условия. И мы всегда светили там, где хотели, и где это было необходимо – не зависимо от их воли. Но нас было мало, очень мало. Мы не могли долго сопротивляться. И тогда мы просто решили уйти под землю. – Старейшина провел рукой по воздуху, и, повысив голос, продолжил: – Мы основали этот город и навсегда поселились в нем, а человечество погрузилось во тьму. Мы живем здесь уже много веков и ни в чем не имеем нужды. Мы добываем золото и другие ценные металлы и торгуем ими с людьми. Наш контакт с человечеством минимален. – Старейшина вздохнул и тихо произнес: Люди жестоки, Лайнис. Поверь мне – они не достойны того, чтобы посвящать им свою жизнь.

       – Но ведь мы тоже люди. – ответил юноша, после небольшой паузы.

       – Да. Но мы не просто люди – мы Светочи.

       Лайнис остановился и задумался.

       – Но ведь не все люди такие, как вы говорите. – сказал он.

       – Нет, не все. – согласился Старейшина. – Но большинство.

       Лайнис насмешливо улыбнулся. Его глаза как-то неестественно блестнули.

       – Так вот в чем дело! – произнес он. – Наша жизнь определяется лишь тем светом, который мы можем дать людям. Теперь я понял. Теперь я понял, почему моя душа не может найти себе здесь покоя.

       Наступила пауза. Долгая напряженная пауза.

       Наконец, Лайнис засмеялся. Но засмеялся как-то недобро – так, как не понравилось Старейшине.

       – Теперь я понимаю, почему в этом городе – в каждом доме, в каждой семье, в глазах каждого Светоча – боль и пустота. – сказал он. – Мы потеряли саму суть своей жизни! Мы потеряли свое предназначение. Мы потеряли самих себя. – оскалившись, злобно произнес он.

       – Но ведь мы, Светочи, – продолжил юноша, – мы сами можем выбирать, куда нести свой свет. Мы сами выбираем, что освещать – какие дороги, какие жизни. Мы сами можем изменить этот мир. Мы сами можем сделать этот мир таким, каким захотим. Мы не рабы, мы – Светочи!

       – Лайнис. – покачал головой Старейшина. – Это сложно. – тихо произнес он.

       Юноша пристально посмотрел в уставшие потухшие глаза своего правителя. Затем он еле-заметно улыбнулся и побежал прочь.

       Он прибежал к себе домой. Ворвавшись в свою комнату, с грохотом, распахнув дверь, он кинулся к столу. Он отыскал какой-то старый рюкзак и бросил в него несколько своих вещей. Затем  вытащил из-под кровати кирку и прицепил ее на пояс. Он влетел на кухню, схватил несколько лепешек хлеба и также сунул их в рюкзак. Затем наполнил водой флягу и вышел из дома.

       – Лайнис, не дури! – услышал он знакомый голос. – Я не позволю тебе сделать это.

       – Фито, друг, – ответил юноша, – я не могу. Я здесь задыхаюсь. Я должен уйти.

       Фито крепко схватил Лайниса за рукав.

       – Это бред! Ты просто погибнешь. В этом нет смысла.

       – Нет. – ответил юноша. – Не держи меня. А хочешь – пошли со мной. – неожиданно предложил он.

       Наступила пауза.

       – Ведь ты понимаешь меня. – произнес Лайнис. – Ты понимаешь, что я чувствую. Ведь ты такой же, как я. Вы все здесь такие же. Мы все одинаковы.

       Фито с горечью посмотрел на своего друга. В его глазах на мгновение мелькнул какой-то огонек, но – тут же погас. Он медленно разжал пальцы и отпустил Лайниса.

       – Я не могу. – ответил он.

       – А я не могу оставаться здесь. – медленно произнес Лайнис. – Я проживаю свою жизнь зря. Я никогда не буду здесь счастлив… Как, впрочем, и ты… Как и все вы.

       Юноша сорвал со своей шеи светящийся амулет в виде остроконечной звездочки и вложил его в руку своего друга.

       Фито взял амулет и отошел назад.

       – Ты умрешь там. – произнес он. – Один Светоч умирает во тьме.

       – Пусть так. – Ответил Лайнис. – Все лучше, чем гнить здесь под землей.

       Он развернулся и быстрым шагом пошел по улице, ведущей из города на поверхность земли.

       Фито стоял и смотрел, как удаляется фигура Лайниса. Может быть, сейчас он хотел бы идти рядом с ним, но что-то держало его – что-то, что давно преодолел Лайнис – никак не отпускало его самого.

       – Тебе не поставят памятник. – наконец прокричал он. – Эта традиция давно забыта.

       …Раздвигая руками густую листву, Раб пробирался через лес навстречу своей мечте – навстречу той жизни, которую он сам выбрал, той жизни, которую он желал, а не к которой ему приходилось бы приспосабливаться. Ломая жесткими мозолистыми ступнями ног сухие ветки на земле, наступая на камни, он шаг за шагом, все больше осознавал правильность своего выбора.

       Течением реки его прибило к берегу. Он понял, что все еще жив, когда из его горла и ноздрей с болью начала выходить вода. Вода, которая сначала объяла его своей невероятной массой и поглотила полностью, а потом вынесла на сушу – бережно, словно хранила, словно понимала, куда он идет, и отдавала честь его выбору. Эта вода – которая разом смыла с него весь позор и всю грязь, засохшую на ранах изорванной плоти. Вода, которая смыла все прошлое и старую жизнь унесла с собой по течению, утащив на дно последние воспоминания о ней. Теперь его ждала новая жизнь. Новая реальность, которую он выбрал сам. И пусть даже, если она продлится не долго – но она стоила этих мгновений.

       На берегу, придя в себя, раб первым делом избавился от цепей. Он разбил их о камни, и теперь больше ничто не держало его позади. Теперь – дорога вела только вперед.

       Он шел по лесу, собирая и поглощая то, что давала ему природа, наслаждаясь сладким вкусом сочных ягод, свежесть которых сводила его с ума и, насыщая, давала силы идти дальше. Он чувствовал себя обновленным, он чувствовал себя способным свернуть любые горы, он чувствовал себя сильным – впервые он ощущал себя человеком. Он знал, что теперь он сможет сделать все, что захочет, и ничто не сможет его остановить.

       Но лес становился все гуще. А света становилось все меньше. Ему начинало казаться, что он просто блуждает среди кустов и деревьев, растворяясь в небытии. Но даже это блуждание не шло ни в какие сравнения со старыми попытками сохранить себе жизнь, довольствуясь малым – приспосабливаясь.

       Лес кончился. Раб думал, что когда он выйдет из него, то наконец-то, вокруг станет светлее. Но он ошибся. Наоборот – света стало еще меньше. Его практически не было.

       “Видимо, это и есть Долина Тьмы” – подумал Раб.

       Дальше идти было очень сложно. Но он пошел. Шаг за шагом, осторожно, не спешно он продвигался по незнакомой поверхности, слабо представляя себе, что может его окружать в этот момент. Выставляя вперед руки, он медленно, но верно шел во мраке к своей цели.

       Он шел и шел, пока, наконец, не понял, что абсолютно перестал что-либо видеть. Полное отсутствие света. Полное отсутствие каких-либо теней или очертаний. И тут он почувствовал легкую прохладу, чуть-нежно касающуюся его кожи. Он присел на землю, пошарил руками и нащупал какой-то камушек. Он бросил его перед собой и потом долго слушал, как тот летит вниз, не натыкаясь ни на какую  преграду. Впереди была пропасть. Тогда Раб остановился.

       Он мог долго сидеть и ждать, обдумывая свои дальнейшие действия, а мог сразу с разбегу сигануть вниз. Но этот вариант никогда не поздно было воплотить в жизнь. Пока было время – он предпочел первое. А времени у него было достаточно.

       Но в этот самый момент Лайнис, уже давно покинувший пределы города, усталый и изможденный, карабкаясь по земле, из последних сил пробирался наверх. Он цеплялся израненными окровавленными пальцами за рыхлую почву и продолжал лезть в гору. Его света вполне хватало, чтобы осветить себе путь, но он начинал понемногу угасать. Светоч, оторванный от своих братьев, один, умирал во тьме. И сейчас, все больше удаляясь от города, Лайнис чувствовал, как силы покидают его. Он впервые вышел за пределы своего отечества. Он впервые ощущал, как ему не хватает своих братьев, своей семьи, отца, Фито. Он впервые понимал, как много значил для него их свет. И впервые он понимал – только вместе Светочи могут выжить. Он даже в какой-то степени уже пожалел о своем решении, но назад дороги все равно не было. Теперь был только один путь – наверх.

       Лайнис слабел. Он устал. Он задыхался. Его пальцы уже плохо слушались. Его свечение угасало.

       Но, наконец, он добрался до самого верха и уперся головой в твердую засохшую землю. Он дрожащими руками достал кирку, собрал последние остатки сил и с размаха всем телом вынес ее вверх.

       Прорвавшись сквозь безжизненный слой каменистой почвы, разбросав ее в стороны, тонкий лучик света резанул своими острыми краями по загустевшей тьме.

       – Что это? – с недоумением прошептал Раб, закрывая от боли глаза.

       Еще удар киркой и второй луч света вырвался на поверхность, разорвав материю мрака.

       Теперь Раб разглядел небольшой склон, по которому можно было безопасно спуститься вниз. Вниз – туда, от куда, словно из клетки, вырывался свет. Не раздумывая, он бросился к этому  свету.

       Спустившись по склону, Раб, все еще от непривычки щуря глаза, увидел Лайниса, пытающегося выбраться из земли. Он кинулся к нему и, взяв за руки, одним рывков, вытащил на поверхность.

       О чудо! Теперь Раб видел вокруг себя долину с множеством дорог.

       – Кто ты? – в изнеможении спросил Лайнис.

       – Я Раб. Я иду в Страну Свободы. А кто ты?

       – Это не важно. – ответил Светоч. Он медленно встал и посмотрел вокруг себя. – Тебе туда. – произнес он, указав на одну из дорог.

       – От куда ты знаешь? – ни чего не понимая, спросил Раб.

       – Просто знаю. – ответил Светоч. Он сделал несколько шагов вперед по нужной дороге и в бессилии упал на землю.

       Раб попытался его поднять, но Лайнис тяжело произнес:

       – Оставь меня. Я умираю. Я указал тебе путь. Теперь ты – иди по нему.

       Раб хотел возразить, но Светоч перебил его:

       – Не спорь. Так надо.

       Он вытянул руку вперед, чтобы еще дальше осветить дорогу, ведущую в Страну Свободы.

       – Иди. – произнес он. – Тебе нужно спешить. – его свет начинал угасать и из непрерывного белого превращался в тускло-желтый –  мигая, говоря тем самым о скором прекращении своего существования.

       Раб поднялся на ноги, не отрывая взгляда от лежащего на земле Лайниса.

       – Кто бы ты ни был, друг – спасибо тебе… Светоч. – сказал он.

       – Когда я умру. – напоследок произнес Лайнис. – Я превращусь в золото и растворюсь в земле – я стану рудой. Потом меня найдут золотоискатели и превратят в нечто ценное, и я в виде монет или украшений, стану путешествовать по миру. Я найду тебя, где бы ты ни был. Докажи мне, Человек, что можешь прожить достойную жизнь.

       – Хорошо. – тихо кивнул головой, теперь уже бывший, Раб и пошел по дороге в свою страну.

       И с каждым новым шагом он все больше чувствовал себя свободным и все сильнее убеждался в правильности своего выбора.

       …Главный Правитель Города Света сидел за бриллиантовым столом в окружении Старейшин и держал в своих руках амулет в виде небольшой остроконечной звездочки – теперь уже не испускающий света, что, безусловно, говорило о смерти его хозяина.

       – Он что просто взял и ушел? – спросил Правитель.

       – Да. – ответил один из Старейшин. – Фито – его друг последним видел его в городе. Еще я перед этим разговаривал с ним.

       Правитель тихонько постучал звездочкой по столу.

       – Что вы ему сказали?

       – Я только рассказал ему нашу историю. – ответил Старейшина. – Еще от меня он узнал, что Светоч, умирая во тьме, превращается в золото.

       Правитель посмотрел на амулет.

       – Судя по всему, с ним это уже произошло. – произнес он.

       – Может, мои слова покажутся несколько циничными. – осторожно начал другой Старейшина. – Но в городе как раз заканчивалась золотая руда.

       – Н-да. – вздохнул Правитель. – Жаль осознавать такую печальную выгоду.

       Он снова легонько постучал амулетом по столу и спросил:

       – Надеюсь, вы не сказали ему, что в честь каждого Светоча, добровольно ушедшего из города на поверхность, высекают памятник в саду перед ратушей. Это ведь традиция.

       – О, что вы, конечно нет. – отозвался Старейшина. – Большинство традиций среди горожан считаются утерянными. Если бы все знали, что мы продолжаем соблюдать эти традиции, у нас бы так, вообще, в городе никого не осталось.

       – И то верно. – согласился Правитель. – Ну что ж. Поскольку в данной ситуации было бы неправильно нарушать многовековые традиции… – похоже, что на нашей центральной площади суждено было появиться еще одному памятнику.

Глобус.

       – Они все уехали! Они все бросили! Они оставили нас! Их больше нет здесь!

       – Они даже ничего не сказали. Они просто исчезли.

       – Они испарились за какие-то мгновения.

       – Они не предупредили никого.

       – Да, они просто кинули свои семьи на произвол судьбы.

       – Нет, они должны были что-то оставить после себя.

       – Они должны были нас предупредить.

       – Они не могли так поступить с нами. Ведь они добрые, они всех любят. Это не правильно.

       – Да, это жестоко по отношению ко всем нам. Мы погибаем. Земля горит у меня под ногами.

       – Я чувствую смерть.

       – Ее запах повсюду.

       – Ее голос становится все отчетливее.

       – Мы пропали!

       – А что будет с Глобусом? Он разрушен?

       – Нет, этого не может случиться.

       – Что они сказали?

       – Я слышал, они собираются отремонтировать его.

       – Да, они должны сделать это.

       – Они всегда это делали.

       – Они ведь всегда его восстанавливали.

       – Нет, они уже уехали, их больше нет, они не вернутся.

       – Но как же мы? Как же наш Глобус?

       – Что будет с моим ребенком?

       – Что будет с нами?

       – Мы все умрем. – прерывая бесконечную череду вопросов и нарушая атмосферу всеобщего негодования, где-то недалеко прозвучал новый, но до боли знакомый голос, поражая своей невозмутимостью и бескомпромиссной уверенностью. Все на мгновение замерли и прекратили истеричные монологи.

        – Мы все умрем. – повторилось снова. – Они уехали, а последний Глобус просто воткнули в землю. Его много раз ремонтировали, но он больше не подлежит восстановлению. Это конец. Мы все умрем. – такая безэмоциональная констатация фактов исходила из уст невысокого худощавого старика, облаченного в длинный шелковый балахон с глубоким капюшоном.

        – Что ты такое говоришь, мудрец? – отозвался кто-то.

        – Можете мне не верить – это ваше право. Печально, что все кончено, но это так. Они предупреждали нас, предупреждали постоянно. Мы не слушали их. Над некоторыми смеялись, других гнали. Советую провести эти последние минуты с пользой для себя. Ешьте, пейте, сношайтесь, получайте удовольствие. Теперь его уже долго не будет в вашей жизни, точнее – никогда больше не будет. Хотя, на самом деле, лучше бы для вас не наполнять свои чаши еще большими беззакониями. За все придется платить. – с этими словами мудрец развернулся и безжизненно поплелся куда-то, безучастно обходя встречающиеся на его пути небольшие группы людей.

       На поверхности планеты воцарился хаос и глубокое развращение. Атмосфера была пропитана злостью, агрессией и насилием. В воздухе воняло гарью от бесчисленных костров и ядохимикатами. Горело все – деревья, дома, магазины, машины, дороги, различные кучи мусора. Заводы были разрушены, выброс вредных веществ никто не контролировал. Люди убивали друг друга и умирали сами. Звезды, излучающие свет и сохраняющие равновесие между добром и злом были взяты из этого мира. Все поглотила тьма.

        Дрожащие руки медленно протянулись к торчащему из земли глобусу, с трудом вытащили его и, нежно держа кончиками пальцев, дали разглядеть уставшим, наполненным слезами и болью, глазам. Длинная узкая трещина, извиваясь змейкой вдоль экватора, разделяла глобус пополам, его некогда гладкое тело – было изуродовано  вмятинами и покрыто кусками прилипшей грязи. Глобус был уничтожен и, не имея больше функционального назначения, не представлял никакой ценности. Глобус был брошен.

        Между тем, где-то далеко в бесконечности, посреди неисчисляемого пространства, выходящего за границы понятия и определения времени, чьи-то другие – нежные, детские – руки держали другой глобус, и по-другому на него смотрели яркие  зеленые глаза. Невероятно гладкое идеально круглой формы тело блестело глянцевой краской, отливая приятно-голубым цветом. Вокруг ходили прекрасные молодые, здоровые люди, чей свет так долго наполнял вымирающую планету. И если для кого-то данный период означал смерть, то для них – тех, кому уже много раз приходилось испытывать это состояние там, на Земле, наступило новое время. Это было начало бесконечности. Начало той самой – долгожданной, настоящей, омытой собственной и Чужой кровью, дарованной по милости, но заработанной в тяжелой войне – жизни.

Воин.

       Развеваясь на ветру синими языками пламени, огонь поднимал вверх крошечные частицы пыли, которые, рассеиваясь в воздухе, незаметно превращались в густой черный безжизненный дым. Устремляясь все дальше к небу, дым постепенно преобразовывался в некое подобие облаков, обволакивая собой усталое и неяркое Солнце. Его, и без того слабые, лучи лениво падали на дымящуюся, пропитанную кровью землю, и, не желая поглощаться ею, брезгливо отражались в окружающее пространство. По середине поля зеленой травы, между черными, выгоревшими, покрытыми пеплом, зонами стоял человек. Криво опираясь на одну ногу, он слегка пошатывался, пытаясь сохранить равновесие и удержаться в своем положении. В руках у него был меч.

       – Моя нога. – простонал он. Его слова, наполненные болью и страданием, одиноко ушли в мир, но, судя по всему, остались никем не услышаны, и постепенно растворились в окружающем пространстве. Обращая внимание на внешний вид человека, оружие, которое он держал в руках, и следы крови, своей и какой-то чужой, в немалом количестве, запекшемся на его теле, можно было догадаться, что это воин. Он поднял руку, желая протереть лицо, и на мгновение остановился. Его руки, как, впрочем, и все остальные части рваной, еле дышащей, плоти были красны и испачканы грязью не в меньшей степени.

       – Наверное, это будет не очень рационально. – произнес он саркастически и медленно поплелся вперед, волоча за собой меч.

        Сделав несколько шагов, воин увидел на некотором расстоянии перед собой силуэт человека, облаченного в длинный просторный балахон, полы которого плавно развевались на слабом холодном ветру.

       – Это еще кто. Подойду и убью. – выставив перед собой меч, воин решительно пошел вперед, оставляя позади страх и вместе с ним последние капли благоразумия. Пробравшись через чернь дыма и гари, он приблизился к незнакомцу, держа свое оружие на уровне шеи.

       Двух людей, стоящих по середине поля, отделял друг от друга только вытянутый меч одного из них. Тем не менее, воину не удавалось даже смутно разглядеть лицо своего встречного из-за едкой безжизненной пыли, заполняющей собой все безграничное пространство.

       – Приветствую тебя, воин. – начал незнакомец.

       – Ты свой или чужой? – злобно отозвался боец.

       – Я и не тот, и не другой, мой мальчик.

       – А кто же ты? И я тебе не мальчик.

       – Согласен. Ты действительно уже не являешься таковым.

       – Как твое имя?

       – Зачем тебе знать его?

       – Отвечай! – потребовал воин и подошел ближе к своему собеседнику, не опуская меча. Явление кратковременного действия закрывания глаз – моргания – и незнакомец исчез, не оставив после себя даже волшебного пара.

       – Ну, конечно, если ты настаиваешь… – отозвался он через какое- то время.

       Воин оглянулся и увидел позади себя дерево, на одной из веток которого сидел тот самый человек в длинном балахоне. Еще мгновение и он резко спрыгнул на землю, задержавшись на несколько секунд в воздухе, как бы тормозя свое приземление длинными и широкими рукавами.

       – Я, все таки, могу сказать тебе… – незнакомец неожиданно быстро переместился ближе на несколько шагов. – …Но, не думаю, что тебе станет от этого легче.

       – Говори. – заинтересовался воин, сохраняя внутри остатки недоверия.

       Незнакомец снова исчез.

       – Неужели тебе так интересно? – прозвучал где-то совсем близко его голос.

       – Если я найду, я убью тебя. – без эмоций ответил уставший боец.

       – Как, ты не любишь играть в прятки? – голос стал еще ближе. – А мне всегда казалось, что это очень весело. Тебя все ищут… ищут… ищут. – еще ближе. – А потом, когда находят – почему-то разочаровываются. Как будто искали не тебя, а кого-то другого. Разве не забавная игра?

       – Смотря, каковы ее правила. – отозвался воин, поднимая меч и приближая к себя лезвие. На поверхности металла блеснули яркие глаза и красные губы. Резкий поворот назад, стремительное движение руки и острие меча оказалось у самого горла незнакомца, так обожавшего прятки.

       – Ты меня нашел. – спокойно заключил он, улыбаясь.

       – Какая радость. И что же мне теперь с тобой делать?

       – Любить, кормить и никогда не бросать.

       Воин продолжал держать оружие в вытянутой руке.

       – Твой способ привлекать внимание несколько затрудняет мне процесс общения. – заметил он. – И, кажется, я спрашивал твое имя.

       Наступила небольшая пауза.

       – Мое имя – Истина. – наконец, ответило странное незнакомое существо, постоянно заставляющее себя искать. – Я – нейтральная сторона. Я не плохая и не хорошая. Я не творю подвигов и не совершаю злодеяний. Я просто существую. – Истина улыбнулась и мгновенно оказалась под деревом в сидячем и, явно, расслабленном положении. – Кстати, как твоя нога? Не сильно болит?

       Вопрос был проигнорирован.

       – Ладно, Истина, хватит у меня перед глазами мелькать. Я тебя

знаю…

       – Уверен? – перебила она.

       – Уверен.  А что, ты женщина?

       Истина улыбнулась.

       – Ну вот, а говоришь, что знаешь. Хотя, впрочем… ты не лжешь… люблю это слово.

       – Любишь своего врага?

       Истина мгновенно оказалась на интимно-близкой дистанции и прошептала:

       – У меня нет врагов. За меня сражаешься ты, воин. – отойдя на

небольшое расстояние, она продолжила. – У тебя под ногами Земля. 

       – Это что – голая констатация фактов или мне поискать здесь мистических аллегорий?

       – Не иронизируй. Тысячи лет между Небом и преисподней идет война. И поле битвы – Земля, на которой ты стоишь. Ты сражаешься за себя и за свою свободу, и иногда за свободу других. Ты – воин.

       – А если я не хочу быть таковым. – последовал ответ и на землю плавно упал меч, звеня своим холодным металлическим телом о камни.

       Истина скривилась.

       – Не делай этого – у тебя должно быть оружие.

       – А разве у меня не должно быть еще и друзей, помогающих на поле боя в трудных ситуациях? – в голосе звучала злость с оттенком требовательности. – Очень забавно сражаться одному, но тем не менее…

       – У тебя есть друзья. Просто ты их не видишь… или не слышишь… или не чувствуешь. На данный момент они вне зоны твоего восприятия – так часто бывает.

       – От куда же мне тогда знать, что они есть и способны на какую-то помощь? – насыщенная протянутыми гласными, интонация звучания была переполнена агрессивностью.

       – Ты мне не веришь? – нежно спросила Истина, кокетливо моргая ресницами. – Это было бы, по меньшей мере, интересно.

       После небольшой паузы она продолжила.

       – Ты – человек, и, в отличие от меня, тебе присущи дела и различного рода действия. На Земле существует всего лишь два типа людей. Знаешь, какие? – мягко улыбнулось странное существо. – Воины… и пленники. Этот статус переходит в вечность. Тебе выбирать, кем ты будешь являться. Но знаешь, я бы не хотела потерять тебя. Все-таки ты в чем-то прав. Мы действительно были близки, и ты меня знаешь.

       С этими словами Истина растворилась в пространстве, развевая  краями балахона и длинными светлыми волосами. Ее явление было кратковременным, а сладкий голос, почему-то, сразу же забылся. Она оставила воина наедине с самим собой и своими мыслями. И наедине со своим собственным нелегким выбором.

Другой мир.

      – Осторожно. Постарайтесь ничего не разбить. Так, хорошо, это зеркало поставьте, пожалуйста, вон к той стене. Несите его аккуратно, этот кусок стекла стоит огромных денег. – Отдавая распоряжения здоровенным, потным, волосатым грузчикам, молодой человек, хозяин огромного дома, одетый в очень дорогой костюм, важно ходил по комнате и старательно обдумывал план перестановки мебели. Пристально следя за любым движением носильщиков, он понимал, что, в случае чего, вряд ли, у этих людей будут деньги на возмещение ущерба за какую-либо испорченную вещь.

      – Что ты так переживаешь за этот антиквариат? – послышалось с небольшой усмешкой где-то в другом конце огромной комнаты, и чьи-то дорогие каблуки начали быстро стучать по паркету, заявляя о своем приближении. Молодой человек оглянулся и увидел своего старого близкого друга.

      – Не хочу разорять компанию, которая наняла этих людей. – улыбнулся он и протянул руку своему, уже подошедшему, приятелю.

      – Здорово.

      – Привет.

      – Решил изменить интерьер?

      – Точно. Пошли, я тебе кое-что покажу.

      – Что, еще одна реликвия.

      – Ага, но только какая!

      Молодые люди подошли к стене, у которой в завернутом виде стояло нечто большое и плоское. Хозяин сдернул тонкое белое покрывало и, указав рукой, воскликнул.

      – Смотри!

      Перед глазами открылось старинное круглое, с человеческий рост зеркало с невероятно изящным, вычурным, из потемневшего серебра, смешанного с золотом, обрамлением, облепляющим края необыкновенно чистого гладкого стекла, как бы поглощающим его, с довольно специфическим рельефом и изображением различного рода мифических существ несколько устрашающего вида. Эта вещь была необыкновенно красива, но в то же время наводила легкий ужас и казалась немного странной, как будто обладающей некой магической силой, пробуждая совершенно немыслимые фантазии. Внизу каллиграфическим почерком с элегантно заостренными линиями была выгравирована какая-то надпись.

      – Интересно. – покачал головой друг. – Очень необычное зеркало. Впервые такое вижу.

      – Я знал, что тебе понравится.

      – Я не сказал, что оно мне нравится. Я сказал, что оно очень необычное.

      Хозяин с улыбкой посмотрел на своего приятеля и покачал головой.

      – Где ты его достал?

      – Только вчера купил. У одного ненормального старика, коллекционера. Он с огромной радостью продал мне его за гораздо меньшую цену, чем оно того стоит. Хотя и эти деньги мне не показались маленькими. Он сказал, что это не простое зеркало… Он его боится. Не хочет держать его у себя дома. Ну, знаешь, там, старческий маразм, и все такое.

      – Да уж. Тут есть от чего сойти с ума. А что там написано внизу? – Друг наклонился и принялся читать выгравированную на золотой табличке, надпись. – “Связь между мирами. Помоги тому, кто несчастнее тебя.” Что это значит?

      – Не знаю. – пожал плечами юноша. 

      Наступила небольшая пауза.

      – Ну ладно. – подытожил гость. –  Поздравляю с покупкой. Мне надо идти, у меня встреча. – Друзья крепко пожали друг другу руки. – Еще увидимся.

      – Конечно.

      – Жизнь прекрасна.

      – Жизнь прекрасна.

      Молодой человек сидел на лакированном паркетном полу и, попивая красное вино, разглядывал приобретенное им дорогое и очень необычное, с точки зрения искусства, зеркало. Он любовался отблесками света, отражающимися от его поверхности, и радовался столь удачной покупке. Был уже вечер, и только разожженный в камине огонь слабо освещал просторную комнату, заставленную различными антиквариатами. В основном все они были куплены либо на аукционе, либо у незадачливых, находящихся на грани разорения, коллекционеров. Молодой человек поднял бокал и принялся разглядывать налитое в нем, играющееся, вино. Он был очень богат. Настолько богат, что такое может присниться только во сне. Он жил в огромном двухэтажном особняке, построенном на собственной земле с водоемом и лесом. Он ездил на дорогих автомобилях. Ел дорогую пищу из дорогой посуды. Он был молод и здоров. У него было много друзей и прекрасная, очень красивая девушка, которую он любил. У него было даже любимое дело. Он ни в чем не нуждался и ни чего не хотел. У него все уже было. Он был счастлив. Задумываясь над смыслом жизни, он все чаще приходил к выводу, что смысл именно его жизни только в том, чтобы просто жить и наслаждаться каждым мгновением. Если кто-то говорил, что счастье не в деньгах, а большое богатство опустошает душу, то это было точно не про него. Он не понимал, как можно утверждать подобные глупости и считал, что это просто попытка оправдать свою несостоятельность. Он был богат и все же счастлив, и у него не было желания изменить этот мир или сделать что-нибудь великое. Возможно, он был эгоистом. Но что в этом плохого? 

      Он поставил бокал на пол, обнял колени и уставился на зеркало. Неожиданно в нем начало происходить что-то необычное. Кристально чистое стекло вдруг тускло засверкало и как будто начало плавиться. Юноша вздрогнул и оглянулся. Сзади находились окна – наверное, проехала машина. Но откуда она на его территории? Может, пожаловал кто-то из друзей? Хозяин снова посмотрел на зеркало и начал приподниматься, но застыл от удивления – стекло, несколько секунд назад сохраняющее в себе отражение предметов, превратилось в жидкость. Вдобавок ко всему, оно не стекало вниз, а просто плескалось, если можно так выразиться, в вертикальном положении. Мифические существа, представленные в обрамлении, вдруг ожили и начали двигаться. Одновременно с этим в комнате послышались какие-то голоса. Молодой человек вскрикнул и попятился назад. Он наткнулся на деревянный стул, упал на спину, быстро поднялся, снова попятился, а затем уперся в тяжелый письменный стол. Его тело трясло, колени дрожали, а челюсть непрерывно дергалась. В этот момент голоса стали еще сильнее, и теперь было отчетливо слышно, откуда они идут – они шли из зеркала. Оттуда же – из плещущейся нестекаемой жидкости – начали появляться чьи-то пальцы. Они тянулись наружу, и скоро показалась целая рука.

      – По-мо-ги-и-и. – тяжело прохрипело что-то.

      Молодой человек закрыл глаза и завизжал от страха. Неожиданно дверь в комнату с грохотом распахнулась и показалась чья-то темная фигура.

      – Хозяин! – крикнула она. Это был охранник.

      Молодой человек продолжал кричать и импульсивно дергал рукой в сторону зеркала. Прибежала прислуга. Включили свет.

      – Хозяин, что случилось?

      – В чем дело?

      Юноша посмотрел на зеркало… Оно было в порядке. Еще секунду назад оттуда вылазили руки, а теперь там ничего не было, кроме отражения комнаты.

      – Что случилось? Здесь кто-то есть? – закричал один из охранников, размахивая оружием и оглядываясь по сторонам.

      – Надо обыскать дом. – заметил другой.

      Молодой человек пришел в себя и с ужасом смотрел на людей, находящихся рядом с ним, и на зеркало.

      – Вра-ча. – тихо произнес он.

      – Ну, что я могу сказать, голубчик. Лучше бы вам лечь в больницу, конечно. Галлюцинации – это дело серьезное. Нужно пообследоваться.

      Юноша лежал на диване и смотрел в потолок. Он находился в полной прострации, и, отрешенно от действительности, больше уделял сейчас внимания своим мыслям, нежели тому, что происходило вокруг него. Он находился в состоянии шока, но не потерял способности здраво мыслить. Рядом сидел психиатр, вызванный на дом, и что-то записывал себе в тетрадку. По комнате ходил друг, приехавший сразу же после телефонного звонка домохозяйки.

      – Вы слышали, что я сказал? – спросил доктор, выдержав паузу.

      – А, да. – очнувшись как бы ото сна, произнес молодой человек. – Нет, нет, я никуда не поеду.

      – Но все может оказаться гораздо серьезнее.

      – Я понимаю, но… нет. – немного заторможено отвечал хозяин дома.

      – Хорошо. Как хотите. Но я вас предупредил. Примите успокоительное и ложитесь спать.

      Доктор ушел, а друг сел на его место и, пристально посмотрев, спросил:

      – Может, мне остаться у тебя дома сегодня?

      – Нет, не нужно. Можешь ехать. – ответил молодой человек.

      – Ты уверен.

      – Да. Понимаешь, это не было просто галлюцинацией. Это было реально. Кто-то просил о помощи.

      – Так говорят все. – ответил друг, смотря прямо в глаза. – Тебе все же лучше было бы лечь в больницу.

      Молодой человек отрицательно покачал головой.

      – Может, ты просто устал. Тебе нужно поспать.

      – Нет. – вскочил юноша. – Я знаю, что надо сделать. Нужно поговорить с этим стариком.

      – Хорошо. – согласился друг. – Завтра поедем к нему.

      – Нет, едем прямо сейчас.

      – Ты с ума сошел. Сейчас же ночь.

      – Ну и что. Поедем сейчас.

      – Тебе нужно выспаться. Это не очень хорошая идея.

      – Я еду сейчас! – выпалил  хозяин дома и выбежал из своей комнаты.

      Они сидели втроем в гостиной на мягких удобных креслах, и пили чай. Старик был явно не доволен, что к нему явились среди ночи с вопросами, но, тем не менее, согласился принять нежданных гостей, хотя и ворчал все время, пока открывал двери и запускал в дом.

      Комната, в которую он их пригласил, была довольно уютной, просторной, хорошо обставленной, но, как будто, сохраняла в себе атмосферу, отражающую характер живущего в ней человека – злой, раздражительный, эгоистичный. Размешав сахар, старик взял костлявой рукой чашку и откинулся на спинку.

      – Я знал, что вы придете. – произнес он, сделав глоток и выразительно посмотрев на своих гостей. – Это зеркало мне подарил один священник. Он говорил, что я зажрался, стал слишком богатым и разучился помогать людям. Я ответил ему, что никогда и не умел этого делать. – он усмехнулся и продолжил. – Со мной произошло тоже, что и с вами: руки, стоны о помощи. Вы читали надпись внизу?

      Молодые люди переглянулись и одновременно кивнули головами.

      – Отлично, это и есть ответ на ваш вопрос. По словам этого чокнутого священника, зеркало – путь в другой мир, мир страданий и боли. И тот, кто находится по эту сторону, может помочь тем, кто мучается там, в этом другом мире. – старик сделал еще глоток и поставил чашку на стол.

      – И как мы можем помочь? – спросил нынешний владелец зеркала.

      – Вытащить эту тварь, кем бы она там ни была.

      – И что это за тварь?

      Старик пристально посмотрел на своих собеседников.

      – Священник говорил, что это обычные люди, такие же, как и мы с вами. Но на самом деле, я не знаю. – наступила небольшая пауза. – Я никогда не помогал всякому там первому встречному, тем более такому. После той ночи, когда я увидел это, я закрыл зеркало толстой тканью и больше никогда не открывал. А потом смекнул, что его можно хорошо продать. – старик ехидно улыбнулся. – И продал. Вам.

      Молодой человек посмотрел на своего друга, вздохнул, а затем поинтересовался:

      – Почему вы не стали помогать этим…

      – А потому что я не обязан. – немного раздраженно ответил старик. – С какой стати я должен вытаскивать из зазеркалья всяких там призраков. Я живу своей жизнью и не собираюсь тратить ее еще на кого-то. И вам не советую. Лучше всего продайте это зеркало подороже, или, вообще, выбросьте. Но не пытайтесь вернуть его мне. Я его назад не возьму.   

      На этом разговор со стариком можно было считать законченным.  

      – Что ты думаешь по поводу всего этого? – спросил молодой человек, находясь на переднем сидении машины, несущейся рано утром по трассе под управлением близкого друга.

      – Мне некогда думать, я за дорогой слежу.

      – Я серьезно.

      – А я тоже.

      Наступила пауза.

      – Вообще, я думаю, у вас у обоих крыша поехала.

      – Но ведь не может быть так, чтобы у двоих людей был один и тот же глюк.

      – Значит, видимо, может. У вас же один глюк на двоих.

      Молодой человек замолчал.

      – Нет, так не бывает. Старик прав. Мы не сошли с ума. Это реальность.

      – Уж не знаю, где тут у вас реальность, но то, что ближайшие несколько дней я буду ночевать с тобой в одной комнате – это точно.

       Следующую ночь юноша действительно провел под пристальным наблюдением своего друга. Они много разговаривали, шутили, пили дорогое вино, обсуждали дела, бизнес, своих знакомых и, в конце концов, одурманенные алкоголем, заснули прямо в той самой комнате, в которой все произошло накануне. Хозяин дома глубоко сидел в удобном кожаном кресле, положив ноги на придвинутый деревянный стул. Когда голова опустилась на плечо, и мозг отключился, хрустальный бокал с красным вином медленно выпал из расслабленных пальцев. Вопреки советам старика, друзья не накрыли зеркало, а оставили его стоять в прежнем виде. Через какое-то время это упущение дало о себе знать.

      Стекло ярко засверкало, стало жидким, обрамление задвигалось, наружу медленно стали вылезать худые, трясущиеся руки, прося о помощи. Разбуженный нервным прерывистым шепотом, молодой человек приоткрыл глаза и от страха полез вверх на спинку кресла. Он не ожидал и не хотел еще раз увидеть подобную картину и на несколько секунд впал в состояние шока. Наконец, переборов частично свой страх, он медленно опустился и попытался здраво оценить происходящее в комнате.

      – Помоги. Помоги. – шептало нечто живое и так напоминающее человеческое. – Помоги-и-и. – просило оно непрестанно.   

      – Кто… ты? – дрожащим от страха голосом спросил хозяин дома.

      – Я человек, находящийся по ту сторону этого мира. – дрожащим от боли голосом ответило существо.

      Юноша сглотнул.

      – Что все это значит?

      – Времени осталось очень мало. Скоро все закончится. Ты должен спасти меня, пока еще это возможно.

      – Я… я не понимаю.

      – Вы, люди, не знающие боли, живете в другом измерении. Вы далеки от страданий, и не замечаете, что творится вокруг. Вы, как будто, из другого мира. Здесь все совершенно по-иному.

      Наступила небольшая пауза. Немного успокоившись, но все еще находясь в состоянии страха, хозяин дома приблизился к зеркалу и спросил:

      – Где здесь?

      – Здесь, в измерении страдающих людей.

      – Почему я должен помогать тебе? – разозлился молодой человек.

      – Потому что только ты или подобный тебе может сделать это.

      – И что же во мне такого особенного?

      – Ты – счастлив.

      Наступила еще одна пауза. Немного подождав, существо продолжило:

      – Я понимаю, тебе страшно. Чужая боль всегда пугает. Но я прошу, помоги мне. Я умоляю, помоги-и-и. – худые, трясущиеся руки сильнее потянулись из зеркала, ожидая соприкосновения. Хозяин дома отстранился назад и немного заметался на своем кресле, как бы обдумывая дальнейшие действия и пытаясь принять решения.

      – Почему я должен делать это? – закричал он. – Убирайся. Отстань от меня.

      – Нет. Пожалуйста. Помоги-и-и. – молило существо.

      – Убирайся из моей жизни. Я не знаю тебя. – молодой человек вскочил на ноги и, взяв в руки тяжелый подсвечник, замахнулся на зеркало.

      – Не-е-ет. – завыло существо.

      В этот момент проснулся друг.

      – В чем дело? – спросил он, открывая глаза.

      Хозяин дома обернулся в его сторону, а когда вновь посмотрел на зеркало, там уже ничего не было, кроме его собственного отражения. Он выронил подсвечник и, немного отшатнувшись,  тяжело опустился на кресло.

       Юноша не стал ложиться в больницу, но начал принимать определенные лекарства по назначению врача. В основном, это были всякие успокоительные и препараты, подавляющие активность головного мозга. Доктор посоветовал на время отложить дела и отдохнуть. Возможно, как сказал он, все эти видения были результатом переутомления или нервных перенапряжений на работе. Бизнесом на несколько недель занялся друг. Зеркало накрыли тканью и убрали в подвал. Его собирались продать за большие деньги или выставить на аукцион, что еще лучше. Выбрасывать такую вещь было бы несколько глупо. Сам хозяин очень много спал, играл в гольф, гулял на природе и очень много общался с друзьями – так же по назначению врача. Его девушка на месяц уехала в другую страну по очень важному делу, поэтому роль сиделки на себя принял все тот же друг, поселившийся на время с молодым человеком в его доме. Прошло две недели, и постепенно случай со злополучным зеркалом стали забывать. По крайней мере, удалось каким-то образом отвлечься от воспоминаний о нем. Прежний хозяин – ворчливый старик – уехал из города, а тот самый священник, с которого все началось, как оказалось, давно умер, и теперь искать какие-то ответы на возникшие вопросы стало гораздо сложнее, да и не особо хотелось. В общем, все, вроде как, возвращалось на свои места, и река жизни начинала втекать в прежнее русло. Однако, до конца забыть про ту ночь молодой человек все же не смог. Он до сих пор считал все случившееся с ним реальностью, а не банальными галлюцинациями. Просто никому об этом не говорил. Где-то глубоко внутри у него осталось чувство вины за то, что он не оказал помощи в тот момент, когда это требовалось. Да и обычное человеческое любопытство ни как не давало покоя.

      Как-то глубокой ночью юношу неожиданно разбудил сильный удар в окно спальни. Медленно и лениво приоткрыв глаза на несколько секунд, он собирался уже обратно погрузиться в сладостный сон, как вдруг осознал, что на улице произошло нечто необычное. Он сделал над собой усилие и поднялся с кровати, потирая глаза. Чувство страха постепенно развеивало туманность над разумом и пробуждало мышление. Молодой человек встал и подошел к окну. Он увидел непонятный след от удара на стекле, как будто бы в него бросили старым пыльным мешком с вещами. След был небольшой. Надо бы присмотреться и понаблюдать за происходящим во дворе. После некоторого времени внимательного разглядывания каменной дорожки, ведущей в сад, стало ясно, что наблюдать не за чем, однако на подоконнике с уличной стороны обнаружилось несколько перьев. Все стало понятно – просто какая-то бешеная птица превысила скорость на повороте и, наверное, очень неожиданно для себя, налетела на неизвестно откуда взявшееся окно спальни. Юноша успокоился и с чувством облегчения и небольшого негодования на себя спустился в гостиную выпить виски. По совершенно не ясной причине, могущей неожиданно возникнуть только поздно ночью, богатый хозяин дома решил заглянуть в подвал, мимо которого проходил, возвращаясь из туалета. Преодолев крутую, немного покосившуюся, с какими-то липкими пятнами на ступеньках, лестницу, он оказался на грязном деревянном полу из невероятно скрипучих досок. Зеркало стояло среди кучи всякого ненужного хлама, завернутое в белую, покрытую пылью, ткань, оно опиралось на какие-то ящики, по виду напоминающие тару для шампанского. Немного дрожа, молодой человек сдернул простыню и медленно опустился на пол. Он читал внизу “Связь между мирами. Помоги тому, кто несчастнее тебя”. Он впервые за две недели начинал понимать эту надпись, действительно отвечающей на все вопросы. Он сидел и ждал, когда что-то начнет происходить.    

      – Эй. – тихо позвал он. – Ты еще там? Эй.

      Зеркало ярко сверкнуло, стекло медленно превратилось в нечто жидкое, но как будто твердое или заледеневшее, и явно не встречающееся в земной природе. Хозяин дома отпрянул назад, немного испугавшись, но остался сидеть на месте. Какое-то время он тщательно разглядывал жидкую субстанцию и наблюдал за движениями мифических животных, изображенных в обрамлении. Распираемый любопытством, он осторожно протянул руку и кончиками пальцев прикоснулся к неизвестной материи. Это было что-то холодное, очень плотное и немного колющееся, чем-то напоминающее стекловату, но, в любом случае, не похожее ни на что в этом мире.  

      – Эй! – снова позвал он. – Где ты? Я пришел помочь тебе.

      На зеркале появились светлые пятна, как будто поднимаясь наружу, и через какое-то время из этих мест показались окровавленные пальцы. Молодой человек вновь отпрянул назад, но затем медленно подался обратно. С широко открытыми глазами и с немного отвисшей челюстью он принялся разглядывать тонкие, покрытые ссадинами кисти, по виду ни чем не отличающиеся от человеческих.

      – По-мо-ги-и-и. – тихо, почти шепотом прозвучало из другого мира. 

      – Да. Я здесь. – отозвался юноша. – Что я должен сделать?

      Вместо ответа наружу еще сильнее вылезли окровавленные руки, понятнее всяких слов прося о помощи. Хозяин дома, немного помедлил и, переступая через страх, вцепился в чужие ладони. Двадцать пальцев сплелись между собой, с силой сжимая друг друга. Двадцать крючков жизни слились воедино, и ничто не могло теперь разорвать их. Сколько боли хранили в себе эти кисти, и какое огромное желание спастись тянуло их из другого мира. 

      – Я вытащу тебя. – закричал молодой человек. – Сейчас я тебя вытащу. – он уперся ногами в пол и рванулся назад. Раздвигая плотную стекловидную материю, из глубины зазеркалья вылезали худые израненные локти, стремясь как можно скорее вырваться наружу, но в то же время, как будто, удерживаемые некой неизвестной силой, не желающей расставаться со своей добычей.

      – Нет… – неожиданно прозвучало изнутри. Холодные ладони, на минуту согретые человеческим теплом, ослабли. – Ты опоздал… Все кончено…

      Окровавленные руки перестали сражаться и безжизненно опустились вниз, поддерживаемые другими, еще теплыми, руками.

      – Не-е-ет! – закричал юноша, не веря случившемуся. Он с силой потянул на себя эти руки и вытащил из зеркала мертвую девушку с длинными грязными волосами. Молодой человек попытался привести ее в чувства, но было уже поздно. Ее глаза были открыты, но сердцебиение и дыхание отсутствовали. Все произошло так быстро. И так быстро и нелепо закончилось. Ее помощь просто не успела придти вовремя. Девушка была похожа на обычного человека, и в чем-то была красива, только теперь уже не была живой.

      Проснувшись от крика, друг мигом вылетел из своей комнаты и поставил на уши весь дом. Он разбудил охрану и с пистолетом в правой руке спустился в подвал. Он увидел своего приятеля лежащего на холодном деревянном полу, напротив зеркала, рыдающего и обнимающего непонятно откуда взявшееся израненное, одетое в какую-то белую простыню, измазанную кровью, грязное мертвое женское тело. Теперь уже оно не нуждалось ни в чьей помощи.

Крест.

      Эта странная история произошла со мной несколько лет назад. Говорят, что более мрачное и неприятное запоминается лучше всего и надолго остается в сознании, поэтому, наверное, я до сих пор отчетливо помню каждую минуту того злого, невероятно жаркого и агрессивного дня. Я был шокирован бесконечной жестокостью и несправедливостью происходящих тогда событий, но больше всего меня поразила невероятная массовость и эмоциональность, которая тоннами обрушилась со всех сторон, и чуть было не поглотила меня полностью.

      Все началось утром. Как я уже сказал, было довольно жарко. В Иерусалиме собралось огромное множество народа, люди пришли из других городов и окрестностей и все вместе собрались на Площади перед преторией римского наместника – Пилата. Мужчины и женщины во всем городе бросали свои обычные дела и бежали к его резиденции, некоторые просто сидели на крышах домов и от туда наблюдали за всем происходящим. В атмосфере чувствовалась напряженность, по всему городу витала злоба и ненависть, соседствуя с любовью и жалостью где-то между домами, улицы и переулки были заполнены страхом и ужасом, страдания и боль, исходящие из людских сердец, нависали огромным комом, казалось, что чаша отчаянья вот-вот переполнится и, если это произойдет, то Иерусалим расколется на три части и будет разрушен изнутри самими же жителями.

      Неожиданно толпа на улице взорвалась, те, кто сидел дома, повыглядывали из своих окон и многие, стоявшие до этого момента в переулках, побежали к резиденции Пилата.

    - Что там происходит? – спросил я у кучи лежащих рядом со мной гвоздей.

    - Да, опять кого-то казнить будут. – ответили мне хором.

    - Но почему так много людей на Площади?

    - Да потому, что фигура больно известная. – отозвался от куда-то из-за угла топор. – Его почти вся Палестина знает.

    - А кто это, если не секрет? – обратился я ко всезнающему топору, который постоянно ходил по рукам и которому было известно все, что происходит в городе и даже за пределами оного.

    - Его называют Иешуа. – ответил он мне. – А некоторые просто Равви. Другие же считают, что Он Илия, а кто-то даже утверждает, будто бы это воскресший Иоанн.

    -  И кто же Он на самом деле?

    - Не знаю. – ответил мне старый топор. Очень непривычно было слышать от него эти два слова, в сочетании друг с другом воплощающие собой неясность и безызвестность существующего.

     -  Но что же Он сделал?

     - Его считают Царем. А как известно, это карается римским законом.

     В этот момент толпа на улицах ожила. Послышались яростные крики, рыдания, женский плач и мольбы, наполненные страданием, все это перемешалось между собой и слилось в один большой котел.

     - Будут распинать. – с предвкушением произнес кто-то из гвоздей.

     Я же, однако, не был настроен так радостно, как этот  железный малек. Меня совсем не радовала перспектива называться всю оставшуюся жизнь “деревом позора”. В лучшем случае выбросят где-нибудь за городом, а в худшем – просто сожгут.

     - Интересно, кого выберут сегодня. – размышлял вслух один из моих приятелей. – Нас осталось пятеро, а преступников, как известно в этот раз будет трое. Хотя, если честно, я бы хотел соединиться своим телом с Этим Парнем… как Его там… Иешуа, да. Лучшего все равно мне ничего не светит. Да к тому же, говорят, Он не виновен.

      Не успел я опомниться, как ко мне уже подошли двое римских воинов, взяли меня на руки и взгромоздили на спину Того Самого Иешуа, заставив Его идти к какой-то горе. Наконец-то я смог разглядеть поближе Человека, о Котором, похоже, знала вся Римская Империя. Тело Этого Бедняги было изранено и избито, на голове в виде какого-то уродливого венца сидел мой старый терновый друг, лицо было опухшим и уставшим, залито кровью, оно выражало какую-то борьбу и вместе с этим усталость и отчаянье. Но Его глаза блестели какой-то непонятной любовью ко всем людям вокруг, причем в одинаковой степени и к тем, кто предлагал Ему воды из кувшина, и к тем, кто из другого кувшина выливал на Него помои, и даже к этим римским солдатам, что заставляли Его идти вперед.

    - Привет. – поздоровался со мной терновник.

    - Здорово. – отозвался я.

    - Представляешь, эти людские твари надели меня Ему на голову. – в негодовании начал кустарник. – Даже я, привыкший к крови, не могу равнодушно отнестись к такому жестокому поступку. И слушай, по-моему, я Его уже где-то видел.

     И на самом деле, Этот Иешуа казался почему-то мне очень знакомым, хотя я никогда прежде не видел Его лица в нашем городе.

     Меня затащили на гору и положили на землю, привязав сверху Этого Парня. Один из воинов вытащил из мешка гвоздь, приставил его к левой кисти Иешуа и взял в руки молоток.

     - Чувствую кровь! – прохрипел агрессивно железный малек.

     Еще одно мгновение, молоток завис в воздухе и затем точным ударом вогнал холодный гвоздь в руку. Брызнула кровь, одно из сухожилий порвалось и ушло под кожей к локтю, другое подвинулось и натянулось через толстый железный ствол, который, кстати, вошел и в меня. Затем последовал второй четкий удар, и другой малек окончательно присоединил человеческую плоть к деревянному телу. Полученное «скрещение» начали поднимать. Через пятнадцать минут процедура была закончена и я стоял в земле, а на мне висел Тот Самый Иешуа. Его стоны и стоны еще двух каких-то преступников, прорезая воздух, били по ушам стоящих вокруг людей. Некоторые из них не могли вынести вида подобного трансцендентного состояния человеческого существа и в ужасе уходили с горы, которая, как облаком, покрывалась страданиями, болью и плачем.

     И вдруг я понял, почему мне казался знакомым Этот Человек, кровь Которого впитало мое тело. Мурашки пробежали у меня по спине, выступил холодный пот, и стружки посыпались на землю. Давно, когда я еще не был преобразован под действием человеческих рук при помощи топора и рубанка, я помню, как Некто, прищурившись и высунув из закрытого рта язык, осторожно и с большим увлечением лепил мои листья, наполнял их соком и обогащал кислородом. Это был Он… И я никак не мог понять и не могу до сих пор – почему Он распят на мне, как преступник и от куда у Него вообще человеческая плоть. Я был обескуражен, и в моем сознании никак не укладывалось все то, что мне приходилось видеть, слышать, чувствовать и переживать. Одно только я знал точно, что кровь, которую я впитал в себя – святая. И также я понимал – мой образ с этого момента тоже станет святым. Его будут носить на теле, рисовать на обложках, ставить на могилах и использовать в качестве галочки, а в конце XX века начнут вешать на серьги в ушах. Этот образ станет символом, и он будет известен по всему миру.

Мечта.

      Эта загадочная история произошла в неизвестное время, в неизвестном городе, с никому неизвестным маленьким мальчиком, возраст которого также не был известен. Этот мальчик хотел изменить свою жизнь, точнее – он хотел, чтобы его жизнь изменилась. У него была мечта – убежать из реального мира в свой собственный, мир грез и фантазий, мир, в котором ему было бы хорошо и уютно, мир, в котором он жил бы по своим собственным законам и правилам.

      Каждый раз, когда он ложился спать, он вставал на колени перед своей кроватью и произносил молитву, и эта ночь не была исключением.

      - Господи, - обратился он к Небу. – Сделай так, чтобы утром я оказался в моем мире. Я очень хочу туда попасть. Пожалуйста… Аминь. – добавил он в конце и погрузился в сладкий сон. Его молитва была по-детски простой и немногословной, и также по-детски наивной, выделяясь из всех других молитв, произнесенных в эту ночь, необыкновенно сильной верой.

      Наутро мальчик проснулся в своей кроватке, но почему-то не в своей комнате, а в каком-то странном, загадочном, и, в то же время, знакомом для него месте, где не было ничего – ни стен, ни потолка, ни мебели, ни даже пола под кроватью, только синий туман, немного сладковатый на вкус, обнимал ребенка. Но зато впереди очень отчетливо была видна какая-то непонятная черная дыра, в которую вела прохладная дорога. Мальчик обернулся и увидел позади себя дверь. Он, не задумываясь, вытащил из кармана пижамы ключ, вставил его в замочную скважину и повернул два раза. Два гулких щелчка пролетели мимо, остановившись лишь на мгновение, не задерживаясь долго в пространстве, но зато навечно оставшись в сознании. Мальчик выбросил ключ, отцепив прежде брелок и положив его в карман.

      Сделав несколько шагов по дороге, он оказался внутри черной дыры. Мимо него, медленно обгоняя, пролетела красивая и яркая, с необыкновенно нежными цветами своего оперения, птица. Мальчику показалось, что она помахала ему крылом, как бы приветствуя его, но в то же время, сохраняя свой гордый и величественный вид.

      Наконец, ребенок оказался перед огромными воротами. К нему подошел сторож, охраняющий город, снял шляпу, поклонился и неизвестным, но в то же время знакомым голосом, сказал.

      - Добро пожаловать, мой юный друг.

      - Вы, наверное, устали? – спросил мальчик. – Не спали всю ночь?

      - Нет. – ответил сторож. – Здесь, за воротами, всегда ночь, я никогда не сплю.

      - А почему эти ворота такие большие?

      - Они должны быть большие, что бы пропускать много людей.

      - Здесь так много людей?! - восторженно воскликнул малыш.

      - Нет, здесь очень мало людей. Не все могут сюда попасть.

      - А что это?

      - Это твоя мечта.

      - А почему другие люди не смогли попасть сюда? Ведь ворота такие большие, они пропустят всех.

      - Им не хватило веры. – печально ответил сторож и опустил глаза.

      Ворота открылись, и мальчик вошел внутрь. Первое, что он увидел – это огромное множество людей. Все они были разные и мечтали о разных вещах, но находились в одном месте. Все здесь было знакомо малышу, он чувствовал, что он дома, там, где и должен быть, там, где ему будет хорошо, там, куда он всегда стремился и о чем мечтал вот уже двадцать пять лет.

Поклонение.

       Некоторые люди считают для себя низким зарабатывать деньги не умственным трудом, а устраивая различные шоу, вынося на суд зрителя свое мастерство, навыки и умения. Юристы, экономисты, инженеры, менеджеры, учителя – в общем, все те, у кого есть высшее образование, зачастую с презрением относятся к таким профессиям, как циркач, актер, танцор или, например, музыкант. Они с удовольствием водят своих детей на различные концерты, в театры или в цирк, сами с удовольствием приходят на фестивали джазовой или рок-музыки, но ни за что не хотят, чтобы их дети выросли артистами, постоянно проводя со своими любимыми чадами разъяснительные беседы, типа: “Ты можешь быть кем угодно в своей жизни – бизнесменом, прокурором, электриком, ученым или даже агрономом, но ты никогда не будешь выступать на сцене!” Еще с большим презрением эти люди смотрят на творческих самоучек, у которых нет вообще никакого образования, даже по своему любимому делу. К такой категории несознательных личностей отношусь и я. Имея за спиной всего лишь девять классов и два техникума, в каждом из которых я проучился по одному году и был с треском вышвырнут за неуспеваемость, я, тем не менее, оставался одним из лучших непрофессиональных гитаристов в городе. У меня была своя группа, которой пророчили неплохое будущее, мы часто выступали в различных клубах и на городских праздниках, и даже планировали в скором времени запись альбома. За неимением денег нам часто приходилось подрабатывать в переходах метро. И в один из таких прекрасных октябрьских дней я сидел с акустической гитарой в руках и наяривал в подземке незамысловатое соло, ожидая получить за это небольшую прибыль. Нельзя сказать, что граждане в этот вечер были как-то по-особенному отзывчивы. Деньги не лились рекой в мою старенькую бейсболку, как это иногда бывает, и я уже собирался заканчивать свой ненормированный рабочий день. Неожиданно в мою денежную казну прилетела 10-рублевая купюра, и я по привычке поднял глаза,  чтобы посмотреть на своего даятеля. По коридору перехода, от пола до потолка исписанному нитрокраской из балонов-пульвелизаторов, от меня удалялась фигура молодой женщины, в белом плаще и с пакетом в руках. Мой взгляд еще на мгновение остановился на каком-то парне в черном пальто, с длинными светлыми волосами, собранными в хвостик, с лицом, изрядно украшенным пирсингом. “Чо-кого, тоже музыкант, наверное.” – подумал я и вернулся к своему соло. Через пару тактов я обратил внимание на чьи-то кожаные, с острым  носком сапоги, так невзначай, припарковавшиеся рядом с моей бейсболкой. Я вновь поднял глаза вверх и увидел того самого молодого человека; оказывается, он не прошел мимо, а остановился передо мной с выразительной и настолько наивной улыбкой, что я на мгновение подумал, будто бы он немного дебил.

     - Здорово, брат. – начал он. По его голосу, сочетавшему в себе одновременно гордость и некоторую царскую величественность, я понял, что он вполне нормальный человек, в здравом уме и трезвой памяти.

     - Здорово. – настороженно отозвался я, пытаясь вспомнить в этом рокере кого-нибудь из своих знакомых.

     - Как жизнь?

     - Да, вроде, нормально. Мы знакомы? – все же спросил я, так и не узнав никого в этом новом для меня лице.

     - Я думаю, нет. – ответило мне лицо.

     - Что, так понравилась моя игра? – решил я съехидничать.

     - Ну, так, ни чего. – немного цинично последовал ответ. – Давно играешь?

     - Года три. – тут я немного расслабился. Видно, паренек просто решил пообщаться, как с музыкантом. – А ты играешь на чем-нибудь?

     - Да, тоже на гитаре.

     - А где тусуешься? Чо-то я тебя раньше не видел. Где-нибудь играешь?

     - Да, не удивительно, что мы раньше не встречались. Можно? – попросил он, садясь рядом и протягивая к грифу левую руку. Я отдал ему гитару и приготовился слушать.

     - Расстроена. – констатировал он, проведя большим пальцем по открытым струнам.

     - Она сама по себе не строит. – пояснил я. Незнакомец начал играть перебором какую-то мелодию, очень красивую и нежную. Надо признаться, играл он ее с чувством и довольно качёво, под такую музыку я обычно накуриваюсь и релаксуюсь где-нибудь в безлюдном месте; захотелось даже немного подумать о высоких материях, почему-то.

     - Как ты думаешь, для чего создана музыка? – спросил он меня, продолжая играть. Я задумался и не знал, что ответить. Да и почему именно создана, собственно говоря?

     - Не знаю. – признался я. Тут меня охватило странное чувство, которого я раньше никогда не испытывал. В переходе пронесся  прохладный ветер, чуть приподнимая над землей газетные листы, он оставил после себя какую-то свежесть и приятный аромат. Где-то  внутри души появилось сильное желание жить, что довольно редко со мной бывает. Незнакомец продолжал играть, постепенно сменяя перебор на бой, увеличивая громкость  и силу звучания. Казалось, время остановилось и не хотелось никуда идти, так бы сидеть вечно и слушать эту мелодию. Неожиданно для меня самого на моих глазах стали выступать слезы. Мимо проходила какая-то женщина. На минуту она остановилась и прислушалась. Она стояла так некоторое время, не отрывая глаз от моего нового знакомого, а он все продолжал играть. Я сдержал себя, чтобы не расплакаться, делая вид, будто бы мне стало не интересно и, вообще, уже надоело слушать эту мелодию. Музыкант закончил. Он повернулся ко мне и с какой-то ухмылкой снова спросил.

     - Ну, дак как ты думаешь, для чего создана музыка?

     - Что это?

     - Это музыка с Неба.

     “Странный ты какой – то. Ну ладно, чувак, с неба, дак с неба.” – подумал я про себя.

     - Чо-то я ее раньше не слышал…

     - Не удивительно. Ты же там никогда не был. – перебил он меня. – “Сам сочинил?” – хотел я добавить, но не успел.

     - Пошли со мной. – позвал он меня. – Ты ведь так и не ответил на мой вопрос.

     Он вернул мне гитару, встал и, не дожидаясь, направился к выходу. Я собрал вещи и поспешил за ним.

     Незнакомец привел меня в парк, в котором на летней сцене, окруженной со всех сторон пьяной толпой, играли какие-то рок группы. В воздухе воняло перегаром, люди, разгоряченные спиртными напитками, орали, матерились, свистели и пытались танцевать. В общем, все, как обычно.

      - Я и не знал, что сегодня где-то концерт. – немного озадаченно произнес я тихо. Да и какой концерт в середине октября? Мой новый знакомый, как не странно, услышал и улыбнулся мне в ответ.

      - Что они делают? – спросил он.

      - Играют. – последовал ответ из моих уст.

      - Нет, что они делают?

      Я, не понимая, что от меня требуется, получше пригляделся к выступающим на площадке музыкантам. Надо отдать должное этим ребятам, по подаче они не уступали даже самым профессиональным панкерам. Гитарист сидел на коленях и, опустив голову, шпарил свое соло, местами облизывая гриф языком. Вокалист агрессивно кричал, подпрыгивая, и выкидывая вверх знак иокорнуту, а глядя на басиста можно было подумать, что ему просто не хватает места на сцене, которая, кстати, была оформлена в соответствующем стиле: по середине возвышался перевернутый крест, на инструментах висели пятиконечные звезды и черепа, в углах горели факелы. Честно признаться, мне стало не по себе от этого места и захотелось либо уйти, либо тоже сделать себе ирокез и начать орать, размахивая все той же иокорнутой.

     - Ну, колбасятся панки. – наконец, ответил я. – Что, эта музыка тоже с Неба?

     - Нет. Она из ада. Но все-таки, что они делают?

     Я не совсем понимал, что от меня было нужно этому чудаку, однако посмотрел на сцену еще раз. В этот момент гитарист бросил свой «fender», полил его водкой и поджег на глазах у изумленной толпы, после этого он, все также продолжая стоять на коленях, поднял вверх руки и торсом опустился вниз, его черные, кудрявые волосы распустились по полу, едва не касаясь пламени. Теперь я понял, чего от меня хотел этот незнакомец. Мне был известен ответ на его вопрос.

-         Они… по – кло – ня – ются. – тихо произнес я.

Нестандартные услуги.

        По пустынной, безжизненной песчаной дороге, щедро усыпанной  мелкими камнями, и представляющей собой сильно изогнутую и переплетенную прямую линию, одиноко, но достаточно решительно и целенаправленно, шел человек. Его путь проходил там, где уже несколько месяцев не ступала нога людей, и несколько лет не оставляли своего следа колеса машин. Это была дикая местность, на которой в районе десятков километров не было никаких селений или даже единственных домов. Вокруг наблюдалось своеобразное отсутствие леса и деревьев, что, на самом деле, было достаточно естественно для данного природного района, лишь изредка попадались проростки мелкой травы, больше встречающиеся за пределами кривого пути следования. Жаркое солнце обильно поливало сверху своими невыносимыми лучами, превращая долговременную прогулку в действие примера для выживания. Странного путника мучила жажда, усталость и желание как можно скорейшего завершения своего путешествия.

        - Надо ж было так далеко забраться. – с явным недовольством и непониманием заметил этот человек. – Почему было бы не открыть свою фирму по предоставлению нестандартных услуг где-нибудь в центре какого-нибудь  крупного города. – вдруг он остановился и замер, как будто бы увидел нечто удивительное, невероятное, или может быть пугающее, приводящее в трепет, парализующее мысли и чувства, а затем заставляющее истерично искать спасения, а может он просто увидел то, что искал. – Ну, наконец-то. Неужели дошел.

         Впереди виднелся некий долгожданный и очень своевременный, но совершенно несвоеместный, а, казалось, выдернутый от куда-то и воткнутый определенно не в ту область, оазис жизни. Зеленая, усыпанная цветами, поляна расстилалась по земной коре, разрываясь изогнутой бурной рекой, которая переходила в небольшое озеро, наполнявшееся чистой прозрачной водой и своими обитателями. В небольшом количестве редко росли большие немолодые деревья, на краю невысокого водопада стояла хижина, окруженная с двух сторон плодородной черной землей.

          Странник прошел через поляну и подошел к дому. Ему навстречу, как будто ожидая его появления, вышел старик в балахоне, с бородой и светлыми длинными волосами.

          - Здравствуй, колдун. – обратился к нему  уставший путник. – у меня к тебе просьба.

- Тебе было не просто найти меня.  – заметил старик.

         - Тебе будет не просто выполнить мое желание. – отозвался человек. – Видишь этого орла? – спросил он, подняв голову к небу, указывая взглядом на величественную, парящую  под облаками птицу. – Как ты думаешь, что его отличает? Он свободен. Его не тревожат заботы и проблемы, с которыми люди сталкиваются каждый день. Он ни за что не беспокоится. Его невозможно заставить что-либо делать, невозможно выдрессировать или приказать работать на себя. Ему безразличны мнения окружающих. Он не несет ответственности. Он всего лишь птица. Он – свободен.

          Колдун улыбнулся.

         -  Ты был рожден человеком. У тебя другое предназначение.

-  Я заплачу тебе, или согласен какое-то время работать. Я могу

 что-то сделать.

         Старые морщинистые уголки губ, покрытые седой густой бородой, еще раз растянулись и поднялись вверх.

          -   Превратить тебя в птицу будет не сложно, и мне не нужны деньги или бесплатная рабочая сила. Но твое существование, как представителя людской расы превосходнее животного. Ты сознательно унижаешь себя, причем совершенно бессмысленно и неоправданно.

          -    Я устал, колдун. Я не могу и не хочу больше так жить.

          -  Что ж, – ответил старик после небольшой паузы. – Я исполню твою просьбу, но только не сегодня. А завтра. Утром. А сейчас зайди в дом. Я всегда достойно принимаю своих гостей.

          Прошла ночь, и наступило утро. Вчерашний гость рано пробудился ото сна, и, пока старый колдун еще спал, решил прогуляться вдоль берега реки. Желая побывать на краю водопада, пусть и не очень большого, он пошел по тому пути, где течение начинает усиливаться. Предвкушая чудо своего превращения и, как ему казалось, освобождения от необходимости повиновения жестоким законам мира, он то и дело поднимал свои глаза к небу и смотрел на парящих вверху птиц, восхищаясь их жизнью.

          -    Скоро я стану таким же свободным, как и вы, мои братья. – торжественно произнес он.

          Неожиданно прерываемый в своих грезах чьими-то стонами, человек остановился и начал тщательно прислушиваться. Пройдя несколько метров, он вышел из-за кустов, закрывавших ему обзор реки. Стоны стали слышны сильнее и отчетливее, и теперь путник увидел причину их происхождения. Посередине, между двумя берегами, цепляясь окровавленными руками за торчащий из воды камень, из последних сил пыталась сохранить свою жизнь какая-то женщина. Она была измождена и, казалось, вот-вот сорвется и, если это произойдет, ее унесет к водопаду, который находился уже достаточно недалеко. Течение реки в этом месте было довольно быстрое, а сама река довольно широкой. Опомнившись после минутного шока, человек начал искать способ спасения. Он быстро заметался по берегу в надежде обнаружить какую-нибудь длинную сломанную ветку, но таковых не было.

         - Держитесь, я попытаюсь вам помочь! – закричал он, и смекнул, что можно попробовать согнуть дерево. Но эта идея также потерпела свое поражение, когда оказалось, что все ближайшие деревья были недостаточного роста. Времени оставалось очень мало, нежные тонкие ручки постепенно слабели, все сильнее крича о своей ненадежности. Путник решился плыть к камню. Преодолевая сильное течение, захлебываясь водой, он медленно подбирался к женщине. Его то и дело сносило к водопаду, и приходилось прилагать еще больше усилий, чтобы вернуться хотя бы на прежнее место. Добравшись все-таки до своей цели, он ухватился одной рукой за холодную твердую материю, долгое время служившей точкой спасения, а второй помог утопающей зацепиться за свою шею. Теперь ему предстояло вернуться на берег, имея за спиной дополнительный груз, а это значит, что придется максимально использовать остатки своих сил. Тонкие женские руки плотно сплелись вокруг его горла, затрудняя дыхание. В этот момент они обладали невероятной цепкостью, подпитываемые огромным желанием выжить. Человек добрался до берега, хотя и с огромным трудом. Откачав жидкость из легких и сделав искусственное дыхание, он в бессилии повалился на землю. В этот момент к нему подошел колдун, стоявший все это время на берегу и совершенно безучастно наблюдавший за спасением. Его высокая фигура, облаченная в длинный балахон, неподвижно возвышалась над еле дышащим  героем, а глаза уверенно смотрели в самую глубину его души.

-   Ты только что помог женщине, у которой четверо маленьких

детей. – заговорил он. – Она воспитывает их одна. Муж умер пару лет назад. У нее нету родственников, а ближайшие знакомые находятся так далеко от сюда, что ты  успеешь несколько раз состариться, прежде, чем дойдешь до них. Как ты заметил, транспорт здесь ходит  необыкновенно часто. Интересно, что было бы с ее тремя младшими сыновьями и одной дочерью, если бы она погибла. – старик склонился над ее бледным, измученным лицом и нежно прикоснулся к щеке.

         -   И что, я теперь герой, да, ты это хочешь сказать? – откашлявшись, прохрипел путник, а теперь уже и спаситель чьей-то жизни.

         -   Ты не был бы им, преврати я тебя вчера в эту, как тебе кажется, гордую и величественную птицу. Ты человек, и тебе присущи определенные поступки, которые могут иметь либо положительный, либо отрицательный характер. Твоя жизнь имеет намного большее значение, чем тебе кажется. Не растрачивай ее попусту. Надеюсь, ты что-то сегодня понял.

         С этими словами мудрый колдун удалился, оставив лежать своего гостя одного на траве. Отдышавшись через какое-то время, тот встал и  угрюмо поплелся обратно, к себе домой, по длинной, безжизненной, одинокой дороге. Больше они никогда не встретились.

Свобода выбирать.

       Слабая, маломощная лампочка, висящая под потолком, по мере своих невеликих сил, освещала темную, сырую, холодную камеру. Покрытые плесенью стены отражали тусклые голубовато-зеленые блики на грязный, усыпанный крошками черного хлеба, пол, по которому изредка пробегали серые мокрые крысы, стараясь в свою очередь остаться незамеченными. Я сидел в углу на каком-то клочке сена и смотрел на массивную железную дверь, которая, как будто, сливалась с камерой, и трудно было поверить, что она, вообще, способна на какие-либо движения. Сейчас она казалась самым прочным и неприступным местом во всем замке. Наверное, легче было прорыть туннель сквозь каменный пол, чем попытаться ее открыть. Однако, я точно знал, что скоро это все-таки произойдет, и в камеру войдут двое охранников, чтобы молча, без лишних замечаний, проводить меня в последний недолгий путь. Но это все позже, а сейчас я сидел на мокром холодном полу в абсолютной тишине и старался прожить эти последние мгновения не так быстро, как все предыдущие. У меня было достаточно времени, чтобы остановиться и подумать над тем, над чем я раньше не успевал подумать. Или, может быть, не хотел, и потому устраивал все так, чтобы у меня не было на это времени.

        Я наклонил голову между колен и уставился в пол. Его тяжелая каменная материя неожиданно стала прозрачной и подо мной открылась невероятно ужасная и вселяющая трепет картина. Это был ад. Жаркое, уничтожающее пламя поглощало человеческие души. Они корчились от боли, визжали, пытались выбраться наружу из этой бездны отчаяния и страданий, но не могли. Они горели. Но они продолжали жить. Пространство, переполненное стонами и воплями, казалось, не могло больше удерживать все это и отдавало наружу – в мой, физический мир. Тысячи рук тянулись вверх и молили о помощи. Они кричали. Они пытались что-то сказать мне.

         - У тебя есть еще шанс. Ты не должен попасть сюда. Спасайся. Ты можешь этого избежать. – яростно кричал кто-то, но его быстро захлестнуло огненной волной, уничтожающей все на своем пути.

         Я спокойно закрыл глаза и поднял голову вверх. Это было не единственное видение в моей жизни. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к подобным вещам. И я знал, что нужно делать. Но я не собирался.

         Человек может отказаться от многого. Но сложнее всего ему отказаться от своих убеждений, от тех принципов, по которым он жил много лет и которым неустанно следовал во всех своих делах и поступках. Признать свою вину – значит признать правоту чужого. Единственный принцип, которому я следовал всю свою жизнь – никто не в праве управлять мной, никто не в праве устанавливать мне свои правила. Именно поэтому я сейчас находился здесь, в этой грязной, вонючей, сырой камере, с головы до ног покрытый гнойными наростами, пытаясь отбиваться от клопов и крыс, жаждущих моей плоти. Поразительно, насколько низко может опуститься человек.

       На протяжении всего дня меня сопровождали различного рода видения. Я видел преисподнюю, демонов, ангелов. Я видел старый деревянный крест. Забавно, сколько мне уделялось внимания в последние минуты – наверно, компенсировалось его отсутствие ранее. Я должен был признать свою жизнь неправильной по отношению к неким критериям истины. Но у меня были свои критерии. Именно поэтому я сейчас ожидал смертной казни в одной из самых неприступных и хорошо охраняемых тюрем.

        Наконец, массивная железная дверь начала тяжело скрипеть, и в камеру вошли двое здоровенных охранников.

        - На выход. – скомандовал один. Я встал и поплелся в коридор, волоча за собой тяжелые цепи.

        - Лицом к стене. Руки за спину. – охранник закрыл камеру. – Вперед, не оборачиваясь. – на этом наше общение было законченно.

        Пройдя сквозь длинный, узкий коридор, мы оказались на улице. Еще несколько тяжелых шагов, и я уже стоял прислонясь спиной к деревянному столбу, и чьи-то сильные руки стягивали веревки вокруг моего тела.

         Я поднял голову к небу и неожиданно увидел метающегося надо мной демона. Его темно-красные пупырчатые крылья закрывали и без того блеклое солнце, длинный острый хвост стегал в воздухе, а зеленые вытаращенные глаза жадно пожирали мое тело.

         - Ну что, детка, иди сюда, ко мне. Скоро мы с тобой повеселимся. – прорычал он в предвкушении. Сердце заколотилось, в ногах появилась большая слабость. Я отвел взгляд в сторону. Ко мне приближался священник.

         - У тебя есть возможность искупить перед смертью свои грехи. – заговорил он. – Пожалуйста, сделай это.

         Я смотрел в его коричневые, наполненные любовью глаза. Они блестели светом и искренностью. Он знал, во что верил и знал, о чем говорил. Мне нечего было ответить ему.

         - У тебя еще есть шанс спасти свою душу. У тебя есть возможность все исправить. Ты не представляешь, что такое ад. – проговорил он.

         Я улыбнулся, посмотрел на землю, сквозь которую яростно полыхали языки пламени, и нежно ответил:

         - Знаешь, я понимаю, о чем ты говоришь. Я понимаю, что такое ад. И, возможно, лет через двести, триста я изменю свое мнение. И я понимаю, что будет поздно. Но я прожил эту жизнь так, как хотел. И я не жалею. Я отвечаю за свои действия, и я считаю себя правым. Я сам делаю свой собственный выбор.

          Прозвучала команда “целься” и отливающая металлическим блеском сабля с позолоченной ручкой тяжело опустилась вниз.

История № 6

       …Я стоял возле станка, чувствуя себя в этом холодном и пыльном цеху, словно маленькой мышкой на огромном стадионе, и наблюдал за тем, как мощные пухлые пальцы начальника цеха, вцепившись в гладкую отполированную деталь, проворачивали ее относительно ножек штангенциркуля.

       – Угу, – чуть слышно прокряхтел Виталий Георгиевич и покачал головой.

       Его глаза, цепко зафиксировав нужный ему объект, как будто сканировали каждый миллиметр этой детали, и словно пытались зацепиться за любую шероховатость или неровность. От этого орлиного взора не могла ускользнуть ни одна мелочь, и ни одна мельчайшая стружка, случайно оставшаяся на металлическом теле детали – случайно не задетая резцом станка – не могла остаться незамеченной на гладкой блестящей, словно зеркало, однородной поверхности.

       – Ну, что ж, не плохо, – произнес Виталий Георгиевич и посмотрел мне в глаза, – Молодец, – добавил он, добродушно улыбаясь и утвердительно покачивая головой, – Хорошая работа….

                …Незадолго до этого момента….

                                                     …Утро того же дня…

       …Старый, но еще вполне работоспособный будильник гулко загрохотал на столе, оповещая громкими и крайне неприятными металлическими звуками о том, что мне пора просыпаться. Но это было уже ни к чему. Я уже бодрствовал к тому времени, когда он, надрываясь, истошно выбивал из себя последние остатки своей былой мощи.

       Сегодня я встал очень рано. Мне никак нельзя было проспать в этот день и опоздать на смену. Хотя дело, наверное, было даже не в этом. Просто я должен был закончить работу над одной важной деталью, которую мне поручили выточить на станке. Если бы у меня был не нормированный рабочий день, и если бы за распорядком труда и отдыха так тщательно не следили на нашем заводе, я бы, наверное, остался в цеху на ночь, чтобы закончить свое дело. Но вчера мне пришлось идти домой, а сегодня, встав пораньше, мне никак не терпелось добраться до завода и доделать эту деталь, от которой на данном этапе моей жизни зависели некоторые важные для меня вещи.

       Мне обещали помочь в последствии с повышением квалификации и отметить перед руководством завода, если я сделаю свою работу действительно хорошо.

       Сейчас это было значимо для меня.

       Большинство работников нашего завода сейчас увольняли без всяких объяснений причин. И мне необходимо было чем-то выделиться среди этой огромной серой кучи людей, чтобы не попасть под холодную безжалостную лапу железной системы – системы, очищающей себя от лишних рабочих элементов, словно от какой-то стружки.

       Тем более, что мне нужны были деньги. Чтобы оплатить все счета и разделаться наконец с долгами. Со своей зарплатой пока что я не мог себе этого позволить. У меня были долги за квартиру, за коммунальные услуги, и еще нужно было отдавать деньги одной банде головорезов, связаться с которыми было для меня огромной ошибкой – это я теперь уже понимал очень ясно и четко.

       Сейчас в моей жизни был действительно не простой период. И даже время играло не в мою пользу.

       А премия, которую мне обещали при успешном выполнении работы – могла хоть как-то приблизить меня к разрешению моих проблем. Так что я старался все сделать действительно качественно, чтобы не упустить возможности остаться нормальным человеком и не начать воровать.

       Как я уже сказал, сегодня я встал довольно рано. Быстро позавтракал, и, не теряя ни минуты, сразу пошел на завод.

       По правде сказать, я уже долго не испытывал в своей жизни чувства волнения. Но сегодня мне было действительно страшно, и я волновался, как оценят проделанную мной работу. Переходя через огромную дорогу, лавируя между несущимися машинами и двумя трамваями, и затем сворачивая за угол коричневого дома, мимо которого я проходил каждый день, я чувствовал, как стучало мое сердце и тело было напряжено, словно сгибаемый в руках длинный лист стали.

       Эта деталь, которую я должен был выточить – была важным элементом какой-то сложного механизма. Мне поручили сделать ее, чтобы проверить мои способности. В то время как всех остальных на заводах сокращали без выходного пособия, не вольно пополняя тем самым армию безработных опустившихся алкоголиков и потенциальных преступников, меня должны были поднять на ступеньку выше. Но это только в случае, если я все сделаю как надо.

       Сейчас мне действительно нужны были деньги. И действительно нужна была эта работа. Двое очень хороших специалистов с нашего цеха уже несколько недель были в запое. А, как я понял, эту деталь нужно было выточить в короткий срок. Меня уже отличили, раз доверили мне выполнить этот заказ. Теперь мне нужно было только ухватиться за эту возможность, чтобы в будущем совсем не остаться без работы.

       Наконец, я добрался до своего родного завода. Преодолел с помощью пропуска проходную. Спустился по широкой лестнице в раздевалку. Там, я переоделся в рабочую одежду и, пройдя мимо висящих на стене плакатов по технике безопасности, на которые нас постоянно просили обращать как можно больше внимания, я оказался в своем цеху.

       Я достал из шкафа ту самую деталь, которую должен был сделать, и, не теряя времени, осторожно, принялся за свою работу. Аккуратно подтачивая края, я наносил последние штрихи. Сегодня я должен был закончить.

       Через некоторое время, на мгновение оторвавшись взглядом от станка, я заметил как спустившись по лестнице, в мою сторону направляется начальник цеха.

       Да, это был тот самый человек, который контролировал все, что должно было происходить в этом цеху.

       В черных брюках и синем халате, в очках, он частенько, если у него не было других дел, прохаживался по участкам, сосредоточенно наблюдая за работой всех, кто попадался ему на пути. Он выглядел непривычно важно, потому что долго проработал преподавателем в колледже. Но сейчас по странному стечению обстоятельств ему пришлось вернуться на завод.

       Начиная когда-то с простого рабочего, получив в последствии образование, он поднялся до своей должности. Имея знания и опыт практически на всех уровнях производственной деятельности – от заточки детали на станке до управления персоналом – он действительно управлял здесь всем этим маленьким миром, который и назывался ЦЕХ. Он следил за порядком и контролировал качество работы, словно бездушная машина. От его взора не могла ускользнуть никакая производственная ошибка, никакой брак не мог выйти с завода в продажу, и никакой лентяй, отлынивающий от своей работы, не мог даже и надеяться на то, что его безалаберность останется незамеченной. Потому что он жестко требовал со всех своих подчиненных, а те требовали с простых рабочих. Его боялись и уважали.

       Этот, как мне тогда казалось, большой человек, Виталий Георгиевич, подошел ко мне и, вежливо поздоровавшись, попросил у меня штангенциркуль.

       Я протянул ему штангенциркуль, выбрав его из кучи других инструментов, и зачем-то взяв в одну руку здоровенный напильник, вторую положил на полку шкафа.

       Я стоял возле станка, чувствуя себя в этом холодном и пыльном цеху, словно маленькой мышкой на огромном стадионе, и наблюдал за тем, как мощные пухлые пальцы начальника цеха, вцепившись в гладкую отполированную деталь, проворачивали ее относительно ножек штангенциркуля.

       – Угу, – чуть слышно прокряхтел Виталий Георгиевич и покачал головой.

       Его глаза, цепко зафиксировав нужный ему объект, как будто сканировали каждый миллиметр этой детали, и словно пытались зацепиться за любую шероховатость или неровность. От этого орлиного взора не могла ускользнуть ни одна мелочь, и ни одна мельчайшая стружка, случайно оставшаяся на металлическом теле детали – случайно не задетая резцом станка – не могла остаться незамеченной на гладкой блестящей, словно зеркало, однородной поверхности.

       – Ну, что ж, не плохо, – произнес Виталий Георгиевич и посмотрел мне в глаза, – Молодец, – добавил он, добродушно улыбаясь и утвердительно покачивая головой, – Хорошая работа….

       Я пристально посмотрел на начальника цеха.

       – Хорошо поработал этот Петренко. Да, действительно все ровно сделал. А вы как считаете?

       Виталий Георгиевич протянул мне блестящую деталь, которую держал в руках.

       – Посмотрите, – произнес он.

       Я взял деталь и принялся разглядывать.

       – Да, гладко, – как-то робко заключил я через некоторое время, возвращая деталь.

       – Вот будете так же работать, молодой человек, станете незаменимым специалистом на нашем заводе.

       Виталий Георгиевич улыбнулся и вернул мне штангенциркуль.

       – Я сегодня как раз доделываю одну деталь, которую меня попросили выточить. Скоро придет начальник участка и посмотрит на мою работу, – немного неуверенно проговорил я.

       – Ааа, ну да. Ну что ж, дерзайте, молодой человек, – ответил Виталий Георгиевич и, развернувшись, зашагал со своей деталью обратно.

       “Хорошо, что Виталий Георгиевич не был моим непосредственным начальником – почему-то подумал я, – как-то немного страшновато с ним, наверное, было бы дело иметь. Очень требовательный человек“.

       Я повернулся к станку и продолжил работу над своей деталью, заканчивая выравнивать края и наводя последние штрихи.

       К середине дня должен был подойти начальник участка и проверить мою работу.

       И если моя деталь ему понравится, я получу неплохую возможность хоть как-то устроить свою жизнь – еще один стимул, словно ниточку, за которую можно будет ухватиться – чтобы остаться в это нелегкое время нормальным человеком и не опуститься до того, чтобы пойти воровать.

                        Перфильев Максим Николаевич. ©